Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Среди тех, кто поверил в гений Бурлюка, был не менее знаменитый издатель Гарри Абрамс, купивший в числе прочего и «Вечер в Новой Англии». Помимо многочисленных живописных работ в коллекции Абрамса был его собственный скульптурный портрет, выполненный Бурлюком в бронзе. Так как скульптурных работ Давида Давидовича известно ничтожно мало (при этом все они были вырезаны из дерева), можно предположить, что он сделал портрет вместе со старшим сыном. В 2010 году на аукционе «Phillips» в Нью-Йорке была продана большая коллекция вдовы Абрамса. «Вечер в Новой Англии» под названием «Мужчина с собакой» ушёл с молотка за 290 тысяч долларов, «Песня урожая» — за 422 тысячи. Знал бы об этом Бурлюк…

Ещё одним коллекционером работ Бурлюка стал предприниматель и меценат Джозеф Гиршгорн, именем которого назван Музей современного искусства в Вашингтоне. Его работами восхищалась Грета Гарбо, их стали приобретать такие музеи, как Метрополитен, Уитни, Бруклинский, Бостонский…

Казалось бы — живи и радуйся. Наслаждайся плодами тяжёлых трудов.

Но Бурлюк вдруг решает вернуться в СССР.

Попытка возвращения

17 декабря 1940 года Бурлюки подали советскому послу в Нью-Йорке заявление о принятии их в советское подданство. Давид Давидович просил оказать ему материальную помощь для переезда в СССР и сообщил, что привезёт с собой «богатый архив материалов о Маяковском, библиотеку (150 пудов) и 100 различных художественных картин и набросков знаменитых американских мастеров». Возвращаться он планировал с Марией Никифоровной и Никишей. Давид-младший, по словам Бурлюка, собирался приехать позже (скорее всего, не собирался вовсе).

Параллельно Бурлюк написал письма с просьбой посодействовать в получении советского гражданства и возвращении на родину в Библиотеку-музей Маяковского, Осипу и Лиле Брик и литературоведу Виктору Перцову. «Моё здоровье, пока, вполне удовлетворительно и я могу работать кистью и пером. Надеюсь по прибытии на Родину, посильно, отработать полностью ту великую услугу мне и моей семье, о которой ныне хлопочу. В Америке, Японии и Сибири я неизменно оставался преданным делу Ленина-Сталина беспартийным большевиком, бесстрашно, не кривя душой, шёл по своей, володиной линии. <…> Вернуться мы желаем советским пароходом из Нью-Йорка во Владивосток и дальше проследовать в Москву по железной дороге. Я буду считать великим моментом моей жизни, когда вступлю на Советскую землю. Помогите мне; я знаю, что в столь тревожное время исполнение моей просьбы не так легко, но я глубоко верю, что мои друзья и друзья В. В. Маяковского помогут мне» — это строки из письма Перцову.

Директор Библиотеки-музея Маяковского Агния Езерская сразу же переслала письмо Бурлюка генеральному секретарю НКИД и написала наркому просвещения Потёмкину с просьбой «дать указания о дальнейших мероприятиях и ответе Д. Бурлюку». А дальше начался бюрократический пинг-понг. Комиссариат иностранных дел попросил её же сообщить своё мнение о въезде Бурлюка. Езерская написала, что ответа у неё нет, но она считает, что находящийся у Бурлюка архив Маяковского может представлять собой большую ценность.

Однако судьба в очередной раз уберегла Давида Давидовича — как это уже случалось и в Челябинске, откуда он успел вовремя увезти семью, и в Иокогаме, из которой он уехал незадолго до разрушительного землетрясения, и в нью-йоркской квартире, откуда Бурлюки съехали незадолго до пожара. Его прошение так и осталось без ответа. Во-первых, он был не из тех деятелей искусства, которых советское правительство мечтало заманить в СССР. Во-вторых, вскоре началась Великая Отечественная война, и вопрос отпал сам собой. Больше его Бурлюк не поднимал.

Что же толкнуло Давида Давидовича на такой странный и даже опрометчивый шаг — ведь, вернувшись на родину, он мог потерять не только свободу, но и жизнь? Был ли он политически близоруким? Ведь ещё совсем недавно он даже и не думал о возвращении в Россию. «Нет, мысли ехать в Париж я оставил; надо учить и серьёзно сыновей, а писать можно и здесь прекрасные вещи», — писал он Фиалам в 1929-м. 9 июня 1931 года Маруся запишет в дневнике слова мужа: «Ты грустишь, Маруся, о России… Ты хочешь туда ехать? — спросил сегодня утром Бурлюк. — Как ты узнал, что я грущу? — Ты молчишь и чувствуешь себя одинокой. Это неверно, у тебя есть дом, я… детки».