Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Вместе с Лилей Брик и Асеевым Бурлюки съездили в знаменитый «Дом Перцовой», где находились мастерские старых знакомых Давида Давидовича по «Бубновому валету» Роберта Фалька, Александра Куприна и Василия Рождественского. Когда несколько дней спустя Бурлюки посетили мастерскую Сергея Конёнкова, вернувшегося в 1945 году из США в СССР — для перевозки множества его работ по указанию Сталина был даже специально зафрахтован пароход «Смольный», — тот сказал Бурлюку, что «из всех бубновалетовцев только эти люди остались в живых сегодня: Вы, Бурлюк, я, Фальк, Куприн и Рождественский».

Судьбы бывших лидеров «левого» искусства сложились в Советском Союзе совершенно по-разному. Роберта Фалька, вернувшегося в 1937 году из Парижа, долгое время не выставляли, картины его не покупали, и он работал «в стол». «Я принадлежу и меня считают художником-формалистом, и ты, Давид, понимаешь, что это значит. Только в Париже художник в состоянии спокойно работать», — сказал Фальк Бурлюку. Обвиняли в формализме и Конёнкова — признание пришло к нему лишь в 1954 году, в год его 80-летия. Александр Куприн начал после 1924 года писать реалистические пейзажи, обратился к реализму и Рождественский. Примерно в то же время начал писать картины, прославляющие советский быт, ещё один «бубновалетец» — Илья Машков. Перешёл к более реалистической манере и Пётр Кончаловский. А Павла Филонова, не желавшего подчиниться общим правилам, в 1930-х официальная критика начала называть «пoмeшaнным вpaгoм paбoчeгo класса». Он сам и его ученики стали объектами ожесточённой травли. Филонов голодал, экономил на всём, из-за нехватки денег на покупку холста часто писал маслом по бумаге или картону. В декабре 1941 года Филонов умер от голода в блокадном Ленинграде.

Так что у живших в Советском Союзе художников выбор был невелик — «полюбить» соцреализм или стать маргиналами без заказов, денег и мастерской. Тут было не до стилей и направлений, не до манифестов… Зато приспособившиеся жили весьма неплохо.

В последующие дни Давид с Марусей поприсутствовали на первомайском параде, став там единственными американцами, посетили Третьяковскую галерею, побывали в гостях у Семёна Кирсанова, у которого в квартире висели японский и русский пейзажи Бурлюка, а затем и на его даче, где Давид Давидович смог наконец выйти с этюдником на природу и написать первую на родине — после 1920 года — картину маслом. До этого в московской суете ему удавалось лишь делать портретные наброски друзей, знакомых, посетителей. Живопись для Бурлюка была делом сакральным и по-настоящему придавала смысл его жизни.

Позже ездили в Переделкино к Лиле Брик с Катаняном, побывали в гостях у Корнея Чуковского, который жил как «бывший русский помещик», виделись с Константином Фединым, признавшимся, что и у него дома есть работы Бурлюка. Давид Давидович снова писал на пленэре. А 7 мая Бурлюков пригласили на приём в Центральный дом литераторов. На приёме были Борис Полевой и секретарь союза Борис Романович Исаков; в честь Бурлюков зачитали приветствие от имени группы писателей, связанных с журналом «Иностранная литература». Маруся в ответ прочитала стихотворение Бурлюка «Кузнечики войны». Атмосфера всеобщего обмена любезностями располагала, и Борис Полевой даже намекнул на то, что в СССР удастся издать книжку избранных стихов Давида Давидовича. Растроганный Бурлюк имел неосторожность поверить в это — и каким же горьким было позже его разочарование…

Программа была очень насыщенной. Бурлюки слушали в Большом театре оперу «Руслан и Людмила», побывали в Московском университете и в гостях у Ильи Эренбурга, в салоне на Кузнецком Мосту встречались с Мартиросом Сарьяном, Павлом Кузнецовым, Натаном Альтманом, беседовали с журналистами NBC, «France-Soir», «New York Times» и «New York Gerald Tribune».

Но главным московским событием стало выступление 10 мая в Библиотеке-музее В. В. Маяковского.

Зал, вмещавший 400 человек, был переполнен, люди стояли в проходах. Несколько сотен желающих так и не смогли попасть внутрь. Открыл вечер Семён Кирсанов, поблагодаривший Бурлюка за его активную деятельность в популяризации творчества великого советского поэта Владимира Маяковского и других советских писателей за рубежом. А дальше Давид Давидович рассказал о своей дружбе с Маяковским до революции и о приезде Маяковского в Америку. После были дебаты — да такие, что Маруся даже просила несколько раз мужа быть поспокойнее. Лиля Брик писала: «…Народу было — не продохнуть. Людям понимающим они очень понравились, а музейщикам, разным старым художникам и т. п. они кажутся отвратительными. Как во всём, что имеет отношение к Маяковскому, мнения резко разделились».