Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Последним преподавателем, который не только готовил, но и сопровождал Давида во время вступительных экзаменов в Сумскую гимназию, был Карп Егорович Седин — маленький, мускулистый, набожный человек, который любил природу гораздо больше, чем математику. Тогда же, во время трёхнедельного пребывания в Сумах, Седин повёл Давида в театр, на оперу «Наталка-Полтавка». Представление произвело на Давида большое впечатление. Много лет спустя, в 1914 году, Седин будет жить в Михалёве, имении Бурлюков близ подмосковной станции Пушкино, и даже будет помогать Бурлюку готовить «Первый журнал русских футуристов».

Спустя много лет Бурлюк будет вспоминать Корочку и даже описывать в своих стихах. Вот фрагмент из написанного в 1938 году стихотворения «Сельский пейзаж»:

Пред умственным взором моим он лежит
Пейзаж деревенский, что в Курской губернии
Приятнейший глазу излюбленный вид —
Вам тоже, читатель, знакомый наверное.
Синеющей лентой колышется Псел,
В водах отражая Корочки строенья,
Где девушек рдян кумачевый подол,
Где в песнях любви и тоски настроенья.

Дневники и воспоминания

У читателя может сложиться впечатление, что чуть ли не каждый эпизод жизни Давида Бурлюка описан либо им, либо его женой, либо сыном, либо сёстрами по его же просьбе. К сожалению, не каждый, есть лакуны. Но многое действительно описано. Вести записи Давид начал с восьми лет, и разбросанные по разным тетрадям фрагменты его воспоминаний сохранились не только в семейных архивах его и его родных, но даже, например, в Российском государственном архиве литературы и искусства. Гораздо позже он фактически сформирует два фонда со своими рукописями и документами — один в Москве, в Библиотеке имени Ленина (сейчас — НИОР РГБ), другой — в американском Сиракузском университете. Привычку вести дневник он считал не просто полезной, а необходимой — ему очень хотелось остаться в памяти потомков. «Я ещё сделаю много усилий, чтобы приподнять своё имя на фронтах слова и краски», — писал он критику и искусствоведу Эриху Голлербаху. Бурлюк переживал, что есть «много писателей и художников, эстетически размножившихся ужасно и погибших бесследно в памяти людей». В автобиографическом конспекте «Лестница моих лет» он сетовал, что «великие люди в современности закрыты бесконечными особями талантов, которые подобно обломкам скал громоздятся у подножья. Аксиомой может служить, что современники ничего не смыслят в своих великих людях».

Безусловно, в глубине души Давид Давидович считал себя тем самым «великим», о котором должны знать и современники, и потомки. Поэтому и «нужно теперь же опубликовать написанное мной, находящееся в бесконечных рукописях»: ведь «история жизни каждого человека, причастного к культурной работе — необходима, и для историка может представить интерес. История жизни каждого “примечательного” — поучительна и с обывательской точки зрения».

По мере вовлечения в активную художественную жизнь времени на ведение дневников оставалось всё меньше; однако в 1919 году, уже добравшись до Владивостока, Давид Бурлюк сразу начал записывать и публиковать в газете «Голос Родины» и журнале «Творчество» свои воспоминания о литературно-художественной жизни в столицах накануне революции, очерки о Маяковском, Северянине, Сологубе и др. Он осознавал, что эпоха уходит и нужно как можно скорее зафиксировать эти события. После 1919 года Давид Бурлюк писал мемуары многократно, но лишь часть из них была опубликована, остальное осталось в рукописях. Первое время после приезда в США Бурлюк ещё надеялся на то, что его воспоминания будут опубликованы в СССР — в 1929 году он отправил в Ленинград, литературоведу Арсению Георгиевичу Островскому, рукопись, озаглавленную «Фрагменты из воспоминаний футуриста»; в следующем, 1930 году отправил её харьковскому искусствоведу Михаилу Зубареву. Однако при жизни Бурлюка были опубликованы лишь его очерк об Илье Ефимовиче Репине и небольшой фрагмент воспоминаний о Максиме Горьком. Осознав безнадёжность этих попыток, Бурлюк с Марией Никифоровной организуют в 1930 году «Издательство Марии Бурлюк», в котором и публикуют свои рукописи, воспоминания, стихи, очерки, а с 1930-го и до последних дней жизни выпускают в большой степени автобиографический журнал «Color and Rhyme». И тем не менее недостаток денег не позволял издать всё то, что он хотел.

Подобно тому как многие из оставшихся в России и разбросанных от Москвы до Владивостока картин Давиду Бурлюку пришлось восстанавливать в Америке уже по памяти, пришлось восстанавливать и свои записи и стихотворения.

Годы жизни в Америке также подробно фиксировались Бурлюками — в основном уже Марией Никифоровной, которой Давид Давидович предусмотрительно дарил ежедневники. В одном из них он даже написал ей такое напутствие: