Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Во время первого визита к сёстрам в Прагу в 1957 году Давид Бурлюк привёз с собой большую серую тетрадь с твёрдым переплётом, подписанную как «История жизни Давида и Марии Бурлюк. 1896–1945». Первая страница в тетради — написанная красным карандашом хронология жизни Бурлюка с 1894 по 1899 год. Далее — записанные 7 и 8 марта 1945 года воспоминания о жизни в Тамбовской губернии, в имении графини Остен-Сакен. На этом записи обрываются; Давид Бурлюк приписал в конце первой страницы: «Мои дорогие Людочка [и] Марьянна, допишите эту книгу, всё, что вы помните о “В ладонях рук своих Бурлюк держал всю жизнь солнце” и пришлите обратно». Сёстры ничего не дописали и обратно тетрадь не отослали. Спустя два года, в декабре 1959 года, не оставляя попыток совместного написания семейной биографии — а в первую очередь своей собственной, — Давид Бурлюк с борта теплохода «Maasdam» Голландско-Американской линии отправил сёстрам написанный на семи страницах краткий автобиографический конспект. И в тетради, и в конспекте с теплохода есть несколько упоминаний о болезни глаз:

«1895–1896 3-й класс гимназии Тамбов, Соколова — летом в имении — ездил в Нижний — летом ранил глаз — Красных — имение Орловых.

1896–97 4-й класс Летом — операция Рябушки.

<…> Рождение маленькой сестрёнки, последнего ребёнка в семье Бурлюков, Марианночки, принесло нам счастье — мне лично — в мае перед рождением проф. Гиршман в Харькове прикончил мою болезнь глаз, мучившую меня с июня 1896 г.».

Летом ранил глаз… В то второе лето в Тамбовской губернии, в имении графини Остен-Сакен, Давид научился стрелять из рогатки:

«Проведя зиму 1895–96 года в Тамбовской гимназии, я научился у шалунов делать рогатки из крепкой резины и во второе лето, которое наша семья проводила в Тамбовской губернии, целыми днями стрелял глиняными высушенными пульками в воробьёв».

Это было как раз то лето 1896 года, когда Давид «ранил глаз». Возможно, глаз был ранен не «пушкой» или пистолетом, а обычной рогаткой?

Мне удалось найти ещё одно свидетельство тех событий. За несколько лет до своей смерти, в конце 1970-х, Марианна Бурлюк наговорила своей внучке Яне целую кассету воспоминаний — о Чернянке, о встречах с Маяковским, о том, как её сватали за Хлебникова, о романе Людмилы Бурлюк и Исаака Бродского и многом другом. Рассказала Марианна и о том, что какой-то знакомый подарил Давиду игрушечную пушку, стрелявшую пистонами. Стреляя из неё, он ранил глаз, ранение не было слишком серьёзным, но его начали лечить в деревне, и лишь позже Давида перевезли в Харьков, где профессор Гиршман удалил ему глаз. Легендарный Леонард Гиршман, основатель Глазной клиники Харьковского университета, сетовал, что если бы Давида привезли к нему сразу, операция бы не понадобилась.

Событие это, безусловно, повлияло не только на жизнь, но и на творчество Бурлюка. Алексей Кручёных метко подметил, что все «Гилейцы» ушли от живописи к слову, к литературе, потому что она давала гораздо больше простора для самовыражения, и лишь один Бурлюк продолжил всю жизнь рисовать, словно компенсируя свой недостаток зрения, пытаясь доказать, что и одноглазый может быть художником.

Значит, отсутствие в Сумской гимназии в 1893 году было вызвано другими причинами. Значит, на семейной фотографии, сделанной в Сумах в ноябре 1894 года, где Давид снят в гимназической форме — это самая ранняя его фотография, — он в первый и последний раз запечатлён с двумя здоровыми глазами.

Приведённые выше отрывки из автобиографических записей Давида Бурлюка впервые вводятся в научный оборот. Но и во «Фрагментах из воспоминаний футуриста» он писал: «В 1898 году я, передвигаясь за отцом, менявшим место службы, переведён в Тверскую гимназию. В это время мною сделаны попытки рисования с натуры: предыдущие два года мое рисование затруднялось осложнением с глазами, но теперь всё это позади, и вот летом 1898 года я жил у своих родителей в Новгородской губернии, в пяти верстах от имения Суворова “Кончанское”».

И всё же Бурлюк не был бы самим собой, если бы не превратил свой недостаток в достоинство.

«Своей непривлекательной внешностью он даже как будто гордился и, подчеркивая её недостатки, сублимировал их в свой особый стиль», — писал Бенедикт Лившиц. Тучность, вальяжность, вызывающая манера одеваться, серьга в ухе, непременный лорнет в руках, сквозь который он с деланым равнодушием рассматривал публику, приходившую на выставки, лекции и поэтические вечера зачастую для того, чтобы освистать и осмеять футуристов, разрисованное лицо, эпатирующие стихи и фразы: «Пушкин — мозоль русской жизни», «Толстой — «светская сплетница»», «Серов и Репин — арбузные корки, плавающие в помойной лохани» — таков был Давид Бурлюк, таким казался многим и весь русский футуризм. Достаточно вспомнить начало романа «Хождение по мукам» Алексея Толстого с его гротескным изображением футуристического «сборища».