Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Инициаторами создания школы — первой в системе средних специальных художественных учебных заведений, подведомственных Академии художеств, — выступили выпускники академии Н. Н. Белькович, Х. Н. Скорняков, Г. А. Медведев, Ю. И. Тиссен, А. И. Денисов. Именно живописец Николай Николаевич Белькович стал (в 27 лет!) первым директором школы; в 1897 году его сменил в этой должности архитектор Карл Людвигович Мюфке, по чьему проекту и было возведено в 1900–1905 годах сохранившееся до сих пор новое здание школы. Так что окончательное решение о приёме Давида Бурлюка в школу принимал как раз Мюфке. Историограф казанской культуры Пётр Дульский в своей монографии о Николае Фешине пишет о том, что в первые годы в школе были достаточно радушные, лишённые всякой официальности отношения между учащимися и учителями и совершенно не чувствовалось казарменного духа казённых учебных заведений. До постройки нового здания школа располагалась на Большой Лядской улице, в красном кирпичном здании, принадлежавшем частной III женской гимназии Софии Вагнер.

В Казани Бурлюк был впервые. Он сразу же отправился осматривать местные памятники и музеи. После этого путь лежал в канцелярию художественной школы. «С улицы сквозь провинциальные двери, сделанные руками ещё крепостных плотников, поднялся по узкой лестнице очень отвесной на второй (или может быть третий) этаж… Встретил меня человек с чёрными (смоль) усами и бородой, вкусно причмокивающий при разговоре. Это был Григорий Антонович Медведев… Папку я развязал дрожащими руками. Посмотрев мои рисунки, Г. А. Медведев позвал ещё архитектора Мюфке: смотрели вдвоём: ещё кто-то был. Хвалили. Одобрили. На мой вопрос: “переводиться” и т. д. сказал: “Подавайте прошение, мы сами ваши бумаги из Твери выпишем… Не теряйте времени на науки, надо вам своим делом заниматься”». Заявление с просьбой допустить его к экзамену по рисованию Давид Бурлюк подал 26 августа 1899 года.

Ликующий юноша вернулся к семье в Симбирск — «от Казани до Симбирска ночь езды», и через неделю, вернувшись в Казань, «начал изучать искусство с самой ноги (гипсовый отлив этой части человеческого тела), с большого пальца. Держал экзамен в классе частей».

Вместе с Бурлюком в художественную школу поступил Гермоген Цитович, родственник Сергея Аксакова. Они быстро сдружились и вместе сняли комнату в два окна на Третьей Солдатской улице, в доме Шуллер — до того Бурлюк «дох от тоски, будучи в Казани один».

«Начал я учиться очень усердно, пытаясь не пропускать ни одной минуты». Кроме рисования по вечерам (с пяти-семи) маски Антиноя, — днём начали заливать мокрой тушью греческую белую (гипсовую) вазу и драпировку за ней. Хотя я рисовал “по-дамски” от прилежания очень нежно, не имея ни малейшего представления об изображении природы… Медведев, Мюфке и пейзажист Тиссен были довольны моими “успехами”. В этом же году я начал после копировки пары каких-то этюдов писать в натюрмортном классе. <…> В том же классе кроме меня, Цитовича работал также кокет из Киева, сердцеед — “пан” Иосиф Оношко. Этот был моим первым пестуном эстетическим, я ему подражал в те младенческие годы “как накладывать краски на палитру”. У Оношко была манера “быть художником”. Тут то и поверишь: у своих соучеников мы учимся более, чем у профессоров…» — вспоминал много лет спустя Бурлюк.

Самым знаменитым учеником Казанской художественной школы был поступивший туда в самый первый год существования школы Николай Фешин. К моменту поступления в школу Давида Бурлюка Фешин учился уже в выпускном классе, «и их работ мы, молодёжь, даже не понимали — в чём заключалось их мастерство. Мажут». Много лет спустя, уже в Америке, Бурлюк и Фешин встретятся — Фешин выполнит в 1923 году два портрета Давида Давидовича и портрет Марии Никифоровны; Бурлюк, в свою очередь, посвятит ему целый номер своего журнала «Color and Rhyme».

Из своих соучеников того первого года Бурлюк запомнил сестёр Ивановских, помещицу Преклонскую, а из учеников школы — «местного гения» Фирсова, художника Тарана, который поразил его тем, что жил с «содержанкой», и младшего брата ученика Шишкина художника Фомина, среди рисунков которого Бурлюка восхитило изображение заборов и грязной дороги. «О “грязных дорогах” в Казанской Художественной школе мы, питомцы ея, грезили, выли, стонали, галлюцинировали грязными дорогами», — вспоминал уже в Америке Бурлюк, диктуя в 1930 году свои воспоминания Марии Никифоровне. «Чёрные дороги писались: карандашом, мокрой тушью, их смолили масляными: “пан” Оношко был большим специалистом в этой части. Лужу он писал кистью, затем брал “мастихин” и насаживал куски грязи на холст, вокруг лужи, так же, как сидят они в натуре».

Грязные дороги Давид Бурлюк будет писать много лет, и практику «обрабатывать» картины грязью, которая так поразила в 1911 году Бенедикта Лившица, взял как раз у Иосифа Оношко.