Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

«Оношко был неисправимым украинцем. Учился перед этим в школе Ромашко, в Киеве. Говорил по-украински и растравлял моё сердце “млынами” (мельницы) и украинскими мозаиками», — вспоминал Бурлюк. «И каким же мне было триумфом, когда следующее лето ближайшее — судьба бросила нашу семью и меня с ящиком красок моих и сотней аршин холста на берег древнего Днепра в посёлок запорожцев, где над обрывами грезят о порывах ветра почерневшие млыны, а красная луна уцепится за крыло, подобное таковому порванному летучей мыши, и, кажется, медлит, раздумывая, просиять ли ей над просторами нагорными степи над курганами, что тайны былого ревниво сторожат».

Давид Бурлюк уедет вместе с семьёй в Херсонскую губернию после Масленицы зимой 1900 года, не доучившись первый год в художественной школе — отец наконец нашёл новое место работы: «Родитель мой, получив место на юге, в имении у Днепра — посоветовал мне так далеко не ехать, а перевестись в Одесское художественное училище. Я послушался».

Перед отъездом его перевели в «головной» класс — «мерещится мне и теперь голова Давида Микеланджело». На вечерних занятиях он уже рисовал головы натурщиков — прогресс впечатляющий.

А ещё раньше, на Рождество, юноша съездил домой, в Симбирск, забыв по пути в поезде ящик с красками. Позже он будет подчёркивать, что их семья жила в Симбирске в двухэтажном доме с обширным садом, принадлежавшим семье Ульяновых (в других записях — рядом с их домом). Зная склонность Давида Давидовича к преувеличениям, я бы этому не очень доверял. Правда, Бурлюк писал, что «Симбирск — город без будущего, таким был всегда».

Первый год в художественной школе был, безусловно, необычайно важным — и не столько из-за полученных знаний, сколько из-за одобрения преподавателей, что, безусловно, вселяло веру в собственные силы: «Мои работы одобрялись. У меня были способности к живописи, но не было ещё знаний».

«Из дружеских связей первой зимы увозил в живом воображении на юг “пана” Оношко, Е. Е. Цитович и абрисы других учеников школы, описанных мною ранее».

Умение дружить — одна из ключевых черт Давида Бурлюка. Он ценил друзей, был с ними щедр и любил приглашать к себе в гости. Видимо, Иосиф Оношко произвёл впечатление на семнадцатилетнего юношу — уже летом того же 1900 года он гостил у Бурлюков в Херсонской губернии, в имении Золотая Балка. Вместе они писали красками и рисовали, и Людмила Иосифовна заметила, «что женолюбивый “пан” превратил отведённую ему комнату в нашем доме в гарем, причём дворовые девушки, привлечённые его шевелюрой и заунывным исполнением украинских песен — валом под покровом ночи шли туда, где “пан” Оношко прожил и проработал у нас свыше шести недель».

Тем же летом в Золотой Балке Давид продолжил свои упражнения в «стенной живописи» — снаружи усадебных построек рисовал «всевозможные физиономии и рожи типа гротеск».

Начался новый — одесский — период в жизни Давида Бурлюка. А одновременно с ним, как он вспоминал, были сделаны первые профессиональные шаги на поприще литературном.

«Работая и кистью и пером»

Я памятник себе воздвиг в столетьях,
Работая и кистью и пером,
Пытаясь передать и чувства междометья
И мощных мыслей бурелом.

Скромностью Давид Давидович никогда не отличался. Правда, знал своё место и на чужие лавры не посягал, более того, всегда превозносил таланты своих друзей.

В «Лестнице лет моих» в 1924 году Бурлюк написал: «В 1899 году дебютировал в газете “Юг” в Херсоне стихотворениями и статьями по искусству (юбилей мой 2 февраля)».

Своё первое, написанное в Твери стихотворение «Ты богиня средь храма прекрасная» он датировал 1897–1898 годами, однако опубликовал его только 11 мая 1923 года в нью-йоркской газете «Русский голос».

Вот оно:

Ты богиня средь храма прекрасная,
Пред Тобою склоняются ниц.
Я же нищий — толпа безучастная
Не заметит меня с колесниц.

Ты — богиня, и в пурпур, и в золото

Облачён твой таинственный стан,
Из гранита изваянный молотом,
Там, где синий курит фимиам.

Я же нищий — у входа отрепьями,

Чуть прикрыв обнажённую грудь,
Овеваемый мрачными ветрами,
Я пойду в свой неведомый путь.

Приведённым датам трудно доверять, особенно дате первой публикации — Бурлюки впервые приехали в Херсонскую губернию лишь в 1900 году, а более ранняя (в сравнении с реальной) датировка своих произведений была любимым занятием русских авангардистов; грешили этим и Малевич, и Ларионов. Так было с живописью; так было, как мы видим, и с поэзией. Тем более что в своих «Фрагментах из воспоминаний футуриста» Давид Бурлюк приводит совсем другие даты: