Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения

Через час мы на месте. У въезда в Чернянку — невысокая стела с портретом улыбающейся девушки в вышиванке и венке, надпись о том, что Чернянка основана в 1791 году. Нас встречает Леонид, херсонский художник, которого попросили приехать сюда мои херсонские друзья. Он родился и вырос в Чернянке, прямо в доме Бурлюков; в семнадцать лет уехал учиться в Херсон и остался там. Леонид рассказывает, что дом Бурлюков разрушили уже в 1980-х, когда рядом построили корпуса ремонтно-технической станции. Дом находился тогда на улице Дерибасовской, от которой сейчас осталось только направление, неширокая полоса грунта и укатанной травы прямо у воды. Озеро, затопившее знаменитый фруктовый сад, располагавшийся на краю Чернянки, в низине, появилось тут после строительства канала в Крым. У самой воды до сих пор растут густые заросли барбариса, посаженные ещё Давидом Фёдоровичем Бурлюком. Сто лет назад в их спутанных ветвях гнездились и пели соловьи.

Отправляюсь гулять по Чернянке сам. За кустами барбариса — знаменитый сарай с табличкой «Стена Бурлюков», установленной недавно. Стены его выложены кусочками битого кирпича, узором, хорошо знакомым по работам Владимира Бурлюка. Внутри, под остатками почти провалившейся крыши, нахожу кирпичи с клеймом «ГМ» — граф Мордвинов. Аккуратно кладу несколько из них в сумку — повезу домой. Стены испещрены надписями: «Владимир Маяковский», «В. Бурлюк», «Василиск Гнедов», «Хлебников», «Николай Бурлюк», «Давид Бурлюк».

Немного дальше — заброшенное здание школы, построенное в начале прошлого века графом Мордвиновым. Под ветеринарную службу используется только передняя часть здания; в задней выбиты окна, а из стены уже начали вытаскивать кирпичи, всё те же фирменные, с клеймом «ГМ». Дальше — постамент от недавно снесённого памятника Ленину. Магазины с советским обликом. Белые плёнки теплиц. Надо вернуться назад, к дому Бурлюков. Вдруг после прогулки я что-то почувствую. Иду другой дорогой. Ворота «Сельхозтехники», которую от развалин дома отделяет лишь невысокий забор, открыты.

Меня почему-то тянет туда. Вхожу внутрь. Почти сразу справа — длинное кирпичное здание, широкие окна его с полукруглым верхом выкрашены голубой краской. Ничего особенного, но руки сами потянулись к телефону — захотелось их сфотографировать. Обхожу здание с другой стороны. Оно оказывается Г-образным, более короткая часть пустует, окна выбиты, деревянные балки потолка поддерживают деревянные и железные подпорки. На полу — рельсы, тут ещё недавно был цех, ездили вагонетки, на стене даже осталась слегка поржавевшая металлическая табличка с надписью: «Токарь! Работай с засученными рукавами или плотно завяжи рукав». Свет льётся в здание из всех окон и выбитых дверей, оно кажется удивительно просторным. Делаю десяток фотографий и выхожу. Навстречу мне из цеха, в котором шумят станки, идёт мужчина. Представляюсь, рассказываю, зачем сюда приехал и что ищу. Мужчина вдруг начинает волноваться. Представляется — его зовут Игорь.

— Вам ничего не напоминает это здание? — он показывает на длинный корпус Г-образного здания. — Эта красная крыша со слуховым окном на ней? На картине Бурлюка рядом с ним торчали две трубы, а перед домом росла сирень. Эти тополя были тогда ещё маленькими.

Я поражён. Конечно, я помню эту работу — пуантель с вылепленными широкими мазками кустами сирени на переднем плане; на заднем плане — длинный дом с красной крышей, слуховым окном и двумя трубами, левее — небольшая лестница, ведущая в соседнее здание, примыкающее как раз перпендикулярно первому.

— Мы специально лазили на крышу — там есть отверстия для двух труб, тех, что на картине Бурлюка. Они были заложены позже. Думаю, этот дом был конторой, в которой работал старший Бурлюк, Давид Фёдорович. Давайте вернемся с вами туда, откуда вы вышли — в цех. Только это не цех, а бывший зимний сад, описанный Лившицем.

Мы возвращаемся назад, и Игорь показывает мне шесть широких окон, четыре из которых наполовину заложены.

— Помните, Лившиц писал про шестиоконный зимний сад, давно превращённый в мастерскую? В котором Владимир писал его поясной портрет, а Давид изображал чёрного человека в высоком цилиндре? Вот она, эта мастерская.

Я почему-то ни секунды не сомневаюсь.