Давид Седьмой

Вспомнилось: Тилбург. Турнир Интерполис. 1993 год. Через несколько минут начало тура, и фотографы в игровой зоне уже наводят на гроссмейстеров свои камеры. Бронштейн занимает место за столиком, проводит расческой по голове, снимает очки. Вспышки магния, толкотня у столиков.

Но что это? Весь ажиотаж – за его спиной, где играют Смыслов и Геллер. И вот он сидит в одиночестве, совсем поникший, и голова ушла в плечи, и никто не подходит к нему.

Звучит гонг, фотографы делают последние снимки, судья Гийсен уже машет на них руками, и он всё понимает. Он надевает очки и медленно передвигает королевскую пешку на два поля…

Вошли в Клуб. Зал, на стене которого висят фотографии чемпионов мира. Остановились. Стал молча смотреть на них. Молчал и я. Однажды в Бельгии, где Бронштейн играл за какой-то клуб, остановившись перед стендом с фотографиями чемпионов, долго вглядывался в них, переводя взор с одного на другого. Потом, вздохнув, сказал Фюрстенбергу: «Я тоже мог бы висеть в этом ряду…»

Музей Клуба. Картины, литографии. Вымпелы, кубки, афиши. Шахматы разных времен, сделанные из дерева, фарфора, слоновой кости, металла, барельефы. Шахматный стол, за которым игрались матчи Карпова и Каспарова, с двумя красными флажками с серпом и молотом.

Бронштейн останавливается у кубка, полученного за победу в радио-матче СССР – США, состоявшемся в сентябре 1945 года. Наши шахматисты разгромили тогда американцев 15,5:4,5 и удостоились похвалы самого Сталина. Молодой Дэвик Бронштейн принимал участие в том матче и дважды легко выиграл у Сантазьера. Партии начинались тогда в пять вечера по московскому времени и заканчивались глубокой ночью.

Снова делаю его снимки. Говорит, что не нравится самому себе на фотографиях. Снова причесывается. «Так лучше? Или так…? Подождите секундочку, я очки сниму».

В киоске вестибюля рассматривает только что вышедшую книгу «Матч Ботвинник – Бронштейн 1951 года», комментарии Ботвинника. «Вы посмотрите, что он пишет! ЧТО он пишет об этой позиции!..»

4.2.2002

Позвонил мне в гостиницу «Россия»: «Вот видите, я вам в гостиницу позвонил, а ведь нас сейчас прослушивают почти наверняка, вы ведь иностранец, а я, видите, не побоялся позвонить, да и говорю с вами совершенно откровенно. Не боюсь. Ну как здоровье, давление у меня очень высокое, мне жена по три раза в день меряет. Вот в честь 75-летия моего организовали турнир на Гавайских островах, но я не поехал, шумихи этой не люблю, вы понимаете, я ведь известный человек, меня здесь все знают, они там просто не понимают моей популярности здесь.

…Авербах подошел ко мне как-то и спросил, правда ли, что я в Израиль уезжаю. А кто тебе сказал, спрашиваю. Тихомирова, Суэтин сказали. А у меня и в мыслях такого не было.

Это всё Батуринский провоцировал меня на отъезд. Скотина такая. “При ваших нынешних успехах, – говорил Батуринский, – вам полагается только один зарубежный турнир в год”. А я каждый год, знаю точно, получал несколько личных приглашений на турниры, но меня никто не посылал и не говорил даже об этом. Он же тогда сам распускал слухи обо всех уезжающих или о тех, кто может решиться на этот шаг, чтобы потом сказать – а я что говорил. Было это в феврале 78-го года.

Кстати, о феврале. Знаете, у меня есть идея проводить турнир всех февральских, в феврале родившихся, потом мартовских, потом апрельских, ну а потом – общий – всех победителей. Как вам идея? Будь у вас больше времени, я бы вам еще не то рассказал. А как вам это нравится: проводить чемпионаты в разных возрастных категориях – не только как сейчас до 20 лет, но и от 20 до 30, потом от 30 до 40 и так далее. Или играть в шахматы без слонов. Или без коней. У меня масса идей, я ведь весь набит информацией, об идеях я уже не говорю…

А какие идеи были у Ботвинника? Вы что думаете, что я не видел, что нельзя пешку выигрывать и давать белым двух слонов в 23-й партии, вы думаете я не видел? А анализ? Это они мне задурили голову, секунданты мои. Голову задурили… Я от них никакой поддержки не имел, они мне просто завидовали. Фурман за анализом просто говорил: – ходи! А когда мы обсуждали, какой вариант избрать, так всегда на своем настаивал. Ему играть хотелось, вот он и говорил: ходи!

А Константинопольский требовал, чтобы я на преимущество в дебюте играл. А мне не преимущество нужно было, мне свои позиции получать надо было. А Болеславский, тот вообще норовил при первой возможности домой в Минск уехать…

Только Борис Самойлович верил в меня. А они отодвинули Вайнштейна, они сами хотели быть на первых ролях. Поймите, я с вами сейчас очень откровенно говорю. Ботвинник ведь условием поставил, чтобы секундантом был кто угодно, только не Вайнштейн, очень уж он не любил его. Считал, что тот выступал против него, когда он сам к чемпионскому званию рвался. Но если бы Борис Самойлович сказал, что надо настаивать, чтобы он моим секундантом был, то я и настаивал бы, но он как-то самоотстранился, добровольно со сцены ушел…»

23.4.2002