…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

В школе я хорошо учился по математике, и как-то так вышло, что очень рано решил поступать в университет на физфак. Разумеется, родителям эта идея понравилась. Однако сейчас, оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что эти несколько семестров (спустя неполные два года я перешел на социологический факультет) не были временем, потерянным впустую. Они повлияли на мою манеру писать и на мое восприятие истории. Я думаю об историческом материале с точки зрения заключенных в нем нерешенных проблем. Подобно тому, как это происходит при изучении физики или математики — когда студентам предлагается та или иная задача. Занятия историей как повествованием — не для меня. Меня интересует, как сочетаются между собой элементы событий. Как сложить факты, эмпирический материал в цельную осмысленную картину. Думаю, это заметно по моим книгам. На самом деле, сдавая выпускные экзамены, я собирался на философский, но для выпускников моего года рождения набор на дневное обучение тогда приостановили. Я подумал: поступлю на физический, а потом перейду на философский — почему-то считал, что между ними есть какая-то связь. Такая тогда была у меня в голове каша.

Жизнь сама скорректировала твой выбор.

Что ты имеешь в виду?

Март 1968-го.

Да, но до мартовских событий еще далеко. До того как началась моя студенческая жизнь, имели место — хотя это не были события собственно моей жизни, к тому же этим занимались взрослые, — «Письмо 34-х»[94], а также «Открытое письмо членам ПОРП»[95] Яцека Куроня и Кароля Модзелевского. Это был период обострения конфронтации между интеллигенцией и Гомулкой, изменившим идеям оттепели.

Ты имеешь в виду письмо членов Союза польских литераторов марта 1964-го, то есть за год до твоих выпускных экзаменов?

Мать, переводчица, была членом Союза польских литераторов, и родители знали многих из тех, кто подписал «Письмо 34-х». Это было письмо премьер-министру Циранкевичу в защиту свободы слова, оно касалось книгоиздательского дела — цензуры и ограничений в распределении бумаги.

При этом нас, молодежь, очень волновала проблема свободы слова. Осенью 1964 года Адам Михник поступил на исторический факультет Варшавского университета. В ноябре Яцек Куронь и Кароль Модзелевский написали открытое письмо в партию с критикой той формы социализма, которую предлагала ПОРП. Они были арестованы. Начались судебные заседания. Мы приходили, сидели в коридорах суда. В годовщину смерти отца Кароля, Зигмунта Модзелевского[96], кто-то организовал встречу на кладбище, пришло много народу. Тоже был скандал. Процесс Куроня и Модзелевского, закончившийся тюремным заключением, стал событием, сплотившим всю эту среду, придавшим ей новую динамику.

Новую динамику политической ангажированности?

По сути да, потому что открытые дискуссии на темы, которые власть полагала запрещенными, в стране так называемого реального социализма являлись именно политической деятельностью. Впрочем, для Польши это не новость, это продолжение традиций летучих университетов XIX века. Однако если Клуб искателей противоречий, отсылавший к Клубу Кривого колеса, относился к области теоретических штудий, то теперь мы столкнулись с конкретикой — письмом Яцека и Кароля.

Этот текст бурно обсуждался, поскольку университетские партийная организация и отделение Союза социалистической молодежи — от большого ума — решили дать возможность членам этих организаций прочесть письмо, при условии что они явятся для этого в университетский комитет и не станут ничего записывать. В тот момент все уже начинало бурлить. Адам погрузился в это гораздо глубже, чем я. Его тогда впервые надолго посадили, и Севека тоже, потому что госбезопасность, взяв авторов письма — Яцека и Кароля, принялась разыскивать все экземпляры текста.

Ты переводил это письмо на французский…

Летом 1966 года я поехал во Францию и помогал товарищу, с которым познакомился в Париже, переводить этот текст. Машинопись попала в парижскую «Культуру» и в среду французских троцкистов, которые очень заинтересовались. Они напечатали письмо по-французски — это была, кажется, первая его публикация на иностранном языке.

А каким образом ты оказался во Франции?