…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

Именно, у каждого своя луна. Америка была для меня краем света, но я высадился там столь же благополучно, как Нейл Армстронг на Луне. Мне обеспечили прекрасную амортизацию. В аэропорту меня ждали двоюродная сестра и школьный товарищ, Анджей Рапачиньский, тоже из мартовских эмигрантов, получивший стипендию в Колумбийском университете. Вместе с сестрой мы поехали в дом ее отца, Лютека, врача, жившего в пригороде Нью-Йорка, и мой первый американский опыт — это шок, вызванный черной смородиной. А точнее, ее размерами. Она была похожа на виноград.

Может, это была американская черника?

Наверное, да, черника, но я ее никогда раньше не видел, и она показалась мне больше, чем была на самом деле. А на следующий день меня посадили в автобус, и я отправился к другому дяде, Фелеку, с которым виделся четыре года назад в Италии. Мы провели вместе несколько дней в их дачном домике на острове, в штате Мэн, куда нужно было плыть на лодке. Вокруг лежали морские котики. Рай. Таким было мое первое соприкосновение с Америкой. Ну а оттуда я уже поехал в университет, потому что в сентябре начинался семестр.

Мир другого качества?

Качества неизмеримо лучшего. Сначала эта черника, потом волшебный остров и, наконец, бац — новый университет в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Йель — это нечто совершенно великолепное. Войдя в библиотеку, я с первого взгляда влюбился в это место.

Знаешь, в библиотеках американских университетов читатели имеют открытый доступ к книгам. Это гениальное решение. Потому что когда ты ходишь вдоль полок, оказывается, что существует множество книг, которые связаны с твоей темой и о которых ты не имел ни малейшего понятия. Уж не говоря о том, что там масса читальных залов с большими удобными креслами, в которых можно часами сладко дремать, время от времени заглядывая в книгу. Роскошь…

Несмотря на эти восторги, ты впал в депрессию. Утешать тебя приехал друг, Александр Перский. Его диагноз звучал так: «Любовное предательство».

Ирена по дороге ко мне, в Италии, ухитрилась влюбиться и выйти замуж. Мы стали парой очень рано, может, слишком рано, еще в гимназии. Много раз сходились и расходились. Я немного моложе ее — не следует говорить о таких вещах, но это было важно, потому что когда ты в девятом классе, а твоя девушка — в десятом, это…

Возвышает в собственных глазах?

Еще как, просто лопаешься от гордости. Потом Ирена связалась с Анджеем Менцвелем, но когда я вышел из тюрьмы, мы снова были вместе, просто мне пришлось уехать раньше. Из-за ее итальянского замужества все едва не рухнуло окончательно.

В Америке вы поженились.

Ирена приехала ко мне в 1973 году. Мы поженились в 1976-м, потому что ей сначала нужно было развестись, а это оказалось не так просто. У нас двое прекрасных детей. Мы вместе работали над множеством текстов, написали три книги, нас объединяет множество интересов, но наш брак не выстоял.

Мы развелись в начале девяностых годов. Думаю, в значительной мере это последствия эмиграции, которая лишает человека эмоционального дружеского тыла и вырывает из естественного окружения. Это, с одной стороны, сближает, с другой — чудовищно обременяет эмоционально. Кроме того, я пережил длительную депрессию, очень тяжелую, хотя поначалу я даже не догадывался о существовании такой болезни. Это разрушало мои связи с окружающими людьми. Разрушало меня и, разумеется, наш брак. На самом деле я осознал или принял к сведению, что это депрессия, лишь тогда, когда наш брак уже трещал по швам.

После развода мы с Иреной остались друзьями. Я думаю, что высшим, самым главным нашим достижением является то, какими нам удалось стать бывшими супругами. Такой разведенной пары ты, наверное, никогда не видела.

Что ты имеешь в виду?

Разводясь (а это всегда очень трудный период даже для людей, которые, как мы, в состоянии поддерживать дружеские отношения), мы были едины в том, что нужно как можно бережнее отнестись к жизни детей. Мы никогда не спорили и не соперничали в том, что касалось поддержки их интересов, устремлений, занятий. Я не сказал детям ни одного плохого слова об Ирене, она обо мне — тоже. Этот сложный жизненный экзамен нам удалось сдать успешно, особенно учитывая чужой опыт. Мы по-прежнему одна семья, встречаемся с детьми, без детей, помогаем друг другу, хотя супругами были ужасными.

А как жилось в Америке твоим родителям? Барбара Торуньчик рассказывала мне когда-то, что, гуляя по Манхэттену, Зигмунт Гросс главным образом искал места, напоминающие Варшаву.