Дебаты о мирах. Спорные нарративы глобальной современности и мирового порядка

По ту сторону Ла-Манша европейский девятнадцатый век стал свидетелем создания различных нарративов транснациональной революции, сопровождавших потрясения 1848 года по всему континенту и открывших путь к разворачиванию в начале двадцатого века основного сценария, написанного на Западе и заново придуманного в России. Как утверждает Майкл Кокс в главе 2, Советский Союз создал свой собственный уникальный нарратив, который бросил вызов западным представлениям о прогрессе и современности в самых основных аспектах. Соединив нити, взятые из Карла Маркса, идеи, разработанные Владимиром Лениным, значительный набор простых для понимания аксиом, изложенных Иосифом Сталиным, а также ряд новых идей о мире и построении социализма, Советский Союз создал свое собственное повествование, которое бросило вызов западным представлениям о прогрессе и современности. Практика его различных преемников, включая последнего советского лидера Михаила Горбачева, дала готовую дорожную карту прошлого, мощную критику настоящего и видение будущего, которое оказалось чрезвычайно привлекательным для миллионов людей на протяжении большей части двадцатого века. Более того, даже если СССР распался, он оставил после себя набор идей, которые продолжают питать критическое мышление о либеральном порядке и современной международной экономике в двадцать первом веке. Государство, с которым этот нарратив был наиболее тесно связан, могло исчезнуть; однако сам нарратив, лишенный некоторых своих более догматических черт, по-прежнему формирует дискуссию о будущем мира сегодня.

В следующих двух главах рассматриваются нарративы, порожденные столкновением с европейской властью в конце XIX века двух незападных обществ: мусульманского мира и Японии. Ни один из них не является контрнарративом, противостоящим господству Запада; скорее, они представляют альтернативные нарративы современности, направленные на смягчение воздействия европоцентризма на незападный мир. В главе 3 Джемиль Айдин интерпретирует современный панисламизм как один из оспариваемых нарративов мирового порядка, который является уни-версалистским и современным по содержанию, а не отвергающим и реакционным. Параллельно с развитием панафриканского и паназиатского видения глобального, панисламистские нарративы возникли в 1880-х годах как глобалистский ответ на неравенство расово ориентированного евроцентричного имперского миропорядка. Первоначально идея трансимперской мусульманской солидарности, предложенная панисламизмом, была направлена на предоставление мусульманам больших прав в европейских империях и утверждение равенства существующих мусульманских государств в международном праве, при этом затеняя европоцентристские нарративы истории, прогресса и цивилизации. Исследуя темы панисламского дискурса о мировом порядке, возникшего в течение полувека, предшествовавшего мобилизации мусульманских интеллектуалов в 1919 году вокруг Парижской мирной конференции, эта глава оценивает характер мироустроительных претензий и требований к международному порядку, выдвигаемых мусульманскими интеллектуалами и общественностью. В ней также обсуждаются наследие, трансформация и разнообразное политическое использование панисламских нарративов мирового порядка в эпоху деколонизации, холодной войны и после иранской революции.

Повествования о современной Японии, которые Кей Кога и Саори Катада рассматривают в главе 4 в более широкой исторической перспективе, являются почти обратной симметрией панисламской истории в том смысле, что они выражают, прежде всего, постоянную одержимость национальной сингулярностью. Как "лиминальная держава", сидящая на краю Тихого океана и расположенная между Востоком и Западом, повествование о Японии на международной арене и в рамках глобальной истории современность почти всегда была уникальностью Японии. От реставрации Мэйдзи (1868) до эпохи Рэйва (2019-), будь то восходящая или угасающая держава, похожая на американские горки историческая траектория Японии никогда не превращалась в историю, нацеленную на универсальное значение. Доминирующим нарративом японских достижений был нарратив единственной азиатской нации, сумевшей модернизироваться и милитаризироваться в доминирующем западном мире в начале 1900-х годов, а в 1980-х годах - экономического джаггернаута, который навсегда сохранил свою уникальную пацифистскую идентичность после 1945 года. Хотя успехи Японии как вестернизированной современной державы в конце XIX века и "экономическое чудо" в конце XX века вдохновили реформистские правительства в Азии, де-факто японская модель не привела к созданию нарратива регионального масштаба, не говоря уже об универсальном. Эта неспособность выйти за рамки национальной уникальности, утверждают Катада и Кога, стала вечной дилеммой для самоопределения Японии как глобального игрока.