Дебаты о мирах. Спорные нарративы глобальной современности и мирового порядка

Последняя четверть девятнадцатого века стала свидетелем необычайного уровня взаимосвязи между различными мусульманскими обществами по всей Евразии и Африке. Все больше мусульман стали путешествовать на пароходах, писать и читать статьи в мусульманских журналах, дешево издаваемых новыми печатными технологиями, получая мгновенные новости через глобализированные телеграфные сети. Таким образом, мусульманская общественность начала обсуждать и дискутировать по ряду проблем, с которыми она сталкивалась в различных имперских пространствах, таких как Европа и Центральная Азия под управлением России, Индийский океан под управлением Великобритании, Северная Африка под управлением Франции и Индонезия под управлением Голландии, в контексте общих моделей расиализации мусульман. В то время как европейские империи обозначали мусульман как отсталое глобальное сообщество, требующее европейского колониального правления, они также позволяли мусульманской интеллектуальной и политической элите взаимодействовать и говорить друг с другом об их общих проблемах и затруднительном положении, а также выступать против колониальных утверждений о неполноценности мусульман. Таким образом, мусульманское повествование о мировом порядке конца XIX века отражало своего рода ререгионализацию земного шара. Самый подавляющий период гегемонии Запада в мире также стал пиком межазиатских, межмусульманских и межафриканских/афроамериканских связей. Таким образом, интеллектуальные сети, создавшие воображение мусульманского мира, стали со-конституированы проблемным пространством европейского колониального правления и его интеллектуальной гегемонии.

Мусульманские интеллектуалы осознавали сконструированный характер новых европейских категорий "восточной неполноценности" и нецивилизованности ислама и имели возражения против них, но многие чувствовали необходимость использовать цивилизационные и геополитические концептуальные категории, с которыми они сталкивались в Европе в этих полемиках и опровержениях. Например, османские интеллектуалы читали в европейских трудах и слышали от своих европейских коллег, что османы не принадлежат к Европе с точки зрения культуры, религии, цивилизации и расы. Османские элиты и интеллектуалы, которые были вовлечены в реформы по самоукреплению, вдохновленные европейцами, осознавали негативные последствия этих категоризаций. Стоит привести высказывания Гладстона об Османской империи в контексте подавления Османской империей болгарских восстаний 1876 года, когда Османская и Британская империи все еще находились в союзе против России. Эти замечания были направлены на то, чтобы подтолкнуть Британию к решению расторгнуть союз с османами и помочь болгарской независимости или поддержать Россию против османов:

Позвольте мне попытаться очень кратко обрисовать в самых грубых чертах, чем была и чем является турецкая раса. Речь идет не просто о магометанстве, а о магометанстве в сочетании с особым характером расы. Это не мягкие магометане Индии, не рыцарственные саладины Сирии, не культурные мавры Испании. В целом, с того черного дня, когда они впервые проникли в Европу, они были одним большим античеловеческим образцом человечества. Куда бы они ни шли, за ними тянулась широкая полоса крови; и, насколько простиралось их владычество, цивилизация исчезала из виду.

 

Османские интеллектуалы отвечали на обвинения Гладстона в барстве и неполноценности контраргументами, настаивая на том, что они также являются частью цивилизованного европейского клуба империй, или что исламские и европейские ценности прогресса не являются несовместимыми. Османская мусульманская элита чувствовала необходимость защищать ислам от ориенталистского стереотипа о том, что ислам является религиозной традицией, которая учит своих последователей антирациональному фанатизму. По этой причине османские интеллектуалы были особенно обеспокоены высказыванием Эрнеста Ренана о том, что ислам препятствует науке и рациональности, и написали опровержения против него. Намык Кемаль, известный своим высказыванием о том, что "Европа ничего не знает о Востоке", обвинил исламофобские тезисы Эрнеста Ренана в том, что они "полны заблуждений, порожденных полным невежеством, ... в его откровенных нападках на ислам". Было очевидно, что мусульманские реформаторы и общественность воспринимали аргументы Ренана как попытку оправдать ущемление их прав во французских колониях и за их пределами. Когда Уильям Мюир писал о варварстве мусульман из-за первоначальных заблуждений Мухаммеда в 1860 году, или когда Уильям Хантер писал о врожденной ненадежности мусульманских подданных королевы в Индии из-за их политического фанатизма в 1871 году, реформистские мусульманские интеллектуалы должны были ответить, потому что эти идеи влияли на их права и претензии в европейских империях.