Дебаты о мирах. Спорные нарративы глобальной современности и мирового порядка

Модель, выдвинутая Чжаном и другими, в значительной степени сформирована политическими целями и (в отличие от ранних формулировок Цзян Тинфу) почти не содержит негативных оценок современного Китая. Однако полезно рассматривать его как политический феномен, поскольку он отражает гораздо более широкое ощущение в Китае, а также среди некоторых других участников Глобального Юга, в частности, что все еще существует дискурсивная гегемония "Запада", которая не способна вместить различия каким-либо значимым образом. Самые вопиющие примеры нарушений прав человека в Китае (в частности, репрессии против СМИ, адвокатов и ученых при Си Цзиньпине) заслоняют более широкую реальность: прогресс в сторону демократизации больше не рассматривается как неизбежная норма, даже если она является доминирующей, во многих частях Глобального Юга, да и в некоторых частях Глобального Севера тоже.

Конечно, существует зависимость от пути, которую "цивилизаторы" не склонны подчеркивать, отстаивая свою "модель"; а именно, что после того, как население получает более широкие индивидуальные гражданские права, гораздо труднее обратить эту ситуацию вспять. Поэтому было бы неправдоподобно обращаться к Бразилии или Тайваню и предлагать им прекратить или сократить гражданские свободы как цену экономического роста. С другой стороны, турецкое правительство AK сделало нечто подобное во время своего прихода к власти, когда турецкая гражданская сфера угасала, и этот шаг был подкреплен неоднократными победами AK в мажоритарных выборах. (Кроме того, путинская Россия отменила прямые выборы губернаторов провинций в начале 2000-х годов, а Россия, Польша и Венгрия на разных уровнях ограничили нормы свободы публичной сферы, возникшие в 1990-х годах, причем в двух последних случаях это произошло в период членства в ЕС и ЕСПЧ). Также неправдоподобно утверждать, что страны, чье гражданское общество и экономика пострадали от политики жесткой экономии и неолиберализма, могут выбрать альтернативные модели или нарративы.

 

Китайская история никогда не была единственной, несмотря на усилия современной Коммунистической партии по продвижению идеи унитарного повествования о подъеме Китая и его образцовом статусе по отношению к другим странам и обществам. Однако есть темы, которые стали постоянными в более широком развитии китайского нарратива в послевоенное время. Довоенный китайский дискурс существенно отличается, поскольку он был неизбежно обусловлен необходимостью восстановления полного суверенитета Китая и противодействия многочисленным угрозам Китаю изнутри и извне. 1943 год, дата окончания старой системы экстерриториальности для иностранных держав, знаменует собой завершение этого старого дискурса и появление вместо него нарратива: идея Китая как страны с собственным чувством прогресса, написанная в рамках более уни-версалистских норм, но с учетом собственного опыта (как слаборазвитого, относительно бедного, незападного государства). Цзян Тинфу и Мао Цзэдун придерживались, мягко говоря, разных политических взглядов, но они оба разделяли идею о том, что реконструкция промышленности и сельского хозяйства в сочетании с чувством национальной судьбы может стать мощной комбинацией, способной вдохновить как Китай, так и другие страны. Эта точка зрения не так уж далека от того повествования о подъеме Китая, которое сегодня передают китайские эксперты по развитию и дипломаты в таких далеких друг от друга местах, как Эфиопия, Камбоджа и Пакистан. Сейчас перед Китаем стоит задача разработать конечную точку повествования, которая могла бы конкурировать с тем, что они считают дискредитировавшей себя телеологией либерально-плюралистического "конца истории".

 

Глава 7. Повествование об Индии в/и в мире

 

Отличительной чертой индийской внешней политики при премьер-министре Нарендре Моди стало активное переопределение Индии из светского национального государства в современное проявление великой цивилизации, или, как это часто называют, "государства-цивилизации". В своем недавнем исследовании Ян Холл утверждает, что Моди стремится быть "лидером-трансформатором", чье видение заключается в том, чтобы обосновать индийскую внешнюю политику "на индуистской националистической идеологии. . . . [ведущую к] внешней политике, сформированной цивилизационным этосом [Индии]". Хотя это точные характеристики усилий Моди по переопределению международной личности Индии, это не первый раз, когда "цивилизация" или вариации этого термина используются для описания основ ее внешней политики. Действительно, как мы увидим ниже, его первоначальное использование восходит к периоду до того, как Индия стала суверенным государством, хотя приписываемое значение цивилизации в XIX веке несколько отличалось от ее нынешнего, после Хантингтона, использования. Что остается неизменным, так это ассоциация этого термина с иерархическим мировым порядком и укоренившимися импликациями культурного превосходства.