Дебютная постановка. Том 2

– В колонию, где Левшин отбывал. Хочу поговорить с опером, выяснить, с кем Левшин корешился, кому доверял. Потом поеду искать этого человека. Вдруг Левшин ему признался? Лишнее свидетельство пригодится.

– О том, как Левшин умер, тоже будешь спрашивать?

– Нет, – Юра недоуменно посмотрел на отца. – А разве нужно? Это имеет значение?

– Не думаю, сынок. Я как раз хотел тебя предупредить, чтобы ты в это не лез. Знаешь, смерть осужденного на зоне – штука нехорошая. Отписались, что несчастный случай или естественная смерть от болезни, – значит, так тому и быть. Лишние разбирательства никому не нужны. И если там не все чисто, а ты начнешь задавать вопросы, с тобой просто не станут разговаривать, и ты не узнаешь того, за чем приехал.

– Ага, – рассеянно отозвался Юра.

Он еще раз пробежал глазами исчерканный листок, обвел кружочком номер пункта, под которым значились кипятильник и большая пол-литровая эмалированная кружка: мало ли в какую дыру его занесет. Вода-то точно будет, а вот стакана может и не оказаться, командировочный опыт у Юрия Губанова уже имелся.

– Нина звонила, спрашивала, когда ты придешь, – сообщил он, не отрывая глаз от списка.

– Что-то случилось? – забеспокоился отец.

– Она не сказала, но голос был расстроенный. Мне даже показалось, что она плакала.

– Я ей перезвоню.

Через десять минут явилась Нина, источая ледяную ярость, и с таким остервенением сорвала с себя шубку из искусственного меха, что одежка чуть не треснула. Маленькая Светочка была на пятидневке, так что любимая тетушка могла позволить себе уходить из дома сколь угодно поздно.

– Эта сволочь хочет развестись, – ровным голосом сообщила Нина, стоя на пороге комнаты.

Юра внимательно посмотрел на сестру отца. Глаза воспаленные, красные. Значит, и вправду плакала. Но сейчас в ее голосе нет слез, губы твердо сжаты, ни один мускул не дрогнет.

Отец подскочил к ней, обнял за плечи, потянул к дивану, пытаясь усадить.

– Постою, – бросила Нина. – Насиделась, пока переживала первый шок. Даже належалась.

Ее лицо исказила усмешка.

– У него, видите ли, сделалась необыкновенная любовь. А наш брак, видите ли, был ошибкой. И он, понимаете ли, такой честный и порядочный, не считает возможным меня обманывать и изменять мне, он хочет, чтобы все было открыто и без обмана. Ну, и что скажете?

Юра растерянно молчал, он совершенно не представлял, как себя вести в такой ситуации, что говорить и что делать. Утешать? Обещать помочь? Костерить неверного мужа последними словами и уверять тетку, что такой муж ей не нужен и все к лучшему?

Отец нашелся первым.

– А что тут скажешь, Ниночка? Любовь – она и есть любовь. Это в каждой семье может случиться.

– Угу, особенно в нашей, – ехидно отозвалась Нина. – У тебя-то уж точно, братец. Только ты не бросил жену с ребенком, дотянул до Юркиного совершеннолетия. А Пашка никакой ответственности за Светочку не чувствует. Любовь у него, едрен-батон. А мне что теперь, одной дочку тащить?

Отец погладил сестру по плечу, отошел, сел на диван, потом снова встал.

– Не могу разговаривать сидя, когда ты стоишь. Нина, сядь, пожалуйста, а?

Неожиданно Нина расплакалась.

– Если я сяду, то всю злость растеряю, – всхлипывала она. – Не хочу, чтобы вы меня жалели.

Но ее все-таки удалось усадить за стол, заваленный «мужскими» погремушками из дерева и металла: брусочками, пружинками, радиодеталями, транзисторами, инструментами. Юра деликатно ушел в свою комнату. По возрасту Нина могла бы быть его старшей сестрой, и тогда он имел бы полное право поучаствовать в разговоре. Но она – тетка, хоть и не любит это констатировать. Она сестра отца, относится к старшему поколению, а Юра – к младшему. Грань, конечно, тонкая, но ощутимая.

В хрущевках стены хлипкие, и ему в своей комнате было все слышно, тем более ни отец, ни Нина не пытались понизить голос, разговаривали как обычно.

– Ниночка, но вы же все равно живете плохо, я это давно вижу, – ласково говорил отец. – Пусть уходит, пусть живет, с кем хочет.

– А мне прикажешь становиться матерью-одиночкой, да? Мне на работе все бабы завидовали: муж – артист, настоящий, из театра. А теперь что? Будут радоваться и злословить. Не хочу так.

– Да наплюй ты на баб своих!

– Тебе легко говорить! Надо мной и так подсмеивались, что я всех женихов отшивала и долго замуж не выходила. Говорили: Губанова принца на белом коне ищет, да никак не доищется. Я же до тридцати лет в девках сидела, курам на смех! Все бабы уже детей понарожали, а я все выбирала, выбирала… Выбрала, называется! Теперь будут пальцем показывать и издеваться.

– Слушай, ну нельзя же так! – даже через стену Юре слышен был укор в голосе отца. – Цепляться за брак только для того, чтобы на работе завидовали? Ты сама себя слышишь, сестренка? Да, у вас с Павлом была любовь, это все видели, и мама, слава богу, успела порадоваться за тебя, но теперь-то что?

– Я его люблю! – вдруг завыла Нина так громко, что Юра невольно вздрогнул. – Люблю! Жить не могу без него!