Декоративка

— Если я останусь без руки, Зен, — нежно, ласково, тихо продолжила я, протягивая руку, — то ты останешься без головы. Клянусь, я ее отгрызу. Вцеплюсь в глотку — и отгрызу!

— Хорошо, — не обращая внимания на значение моих слов — только на звучание, проговорил мэнчи, — коснись его.

Млад шевельнулся, когда моя рука опустилась на его бок. Я осторожно провела по нему, приглаживая шерсть, и животное напряглось еще больше.

— Хоро-о-о-о-ший, — стала приговаривать я, сосредотачиваясь на собственных щекочущих ощущениях опасности, азарта и восторга. — Млад хор-о-о-оший… Ты прямо как из сказки про Красную Шапочку… только я надеюсь, ты бабушку не ел… и меня не съешь.

— Что за сказка? — полюбопытствовал Зен; на всякий случай он продолжал поглаживать Млада.

— Да так… Жила была маленькая девочка…

Мэнчи слушал меня, не перебивая — лишь подтолкнул на лежанку, давая понять, что Млад не имеет ничего против. Я шептала, чтобы не разбудить Тредена, но не забывала при этом менять интонации, озвучивая разных персонажей. К моменту счастливой развязки сказки я уже лежала на боку лицом к Младу и почесывала его бок. А еще… хотела узнать мнение Зена о сказке. Когда я произнесла торжественно «конец», мэнчи весьма категорично выразился:

— Какая глупая эта Красная Шапочка! Зачем она пошла лесом? Но еще глупее ее мать: как она могла отпустить девочку одну? Мир полон опасностей, особенно для женщин.

— В том и смысл сказки: это аллегория опасностей, подстерегающих милых девочек в огромном страшном мире.

— Алле…гория?

— Иносказание. События показываются на примере, чтобы предостеречь юные умы.

— Хм. Тогда это хорошая сказка.

— А то! Классика, — с гордостью произнесла я.

— Это урок и для тебя, — вдруг серьезно сказал мэнчи. — Не ходить одной в лесу. В лесу, который является символом полного опасностей мира.

«Надо же, о символах толкует», — удивилась я.

— От всех опасностей не убережешься… Млад правда меня не тронет, Зен? — спросила я, в глубине души счастливая, как ребенок, что могу гладить такого большого зверя — настоящего волка, крупного и смертоносного. Это было совсем новое, умопомрачительное ощущение для меня.

— Тронуть может, но не убьет, — произнес мэнчи весело.

— Врун!

Я наткнулась на руку Зена, оглаживающую волка, и одернула… точнее, хотела одернуть. Зен успел перехватить мою руку, и у меня чуть сердце не остановилось. Я уставилась в лицо мэнчи, хотя ничего не могла разглядеть.

— Никаких резких движений, — хрипло сказал он и отпустил мою руку.

Млад, удовлетворенно вздохнув — еще бы, в четыре руки его наглаживали да начесывали! — развалился поудобнее. Я тоже легла поудобнее и, ощущая спиной волчье тело, закрыла глаза.

Зен поднялся, вернулся к лавке, улегся на нее, задышал ровно… А я вот не сразу заснула, все крутились в голове мысли о том, почему я, адекватная вроде девушка, согласилась спать на одной лежанке с огромным волком. Наверное, потому что тепло… и потому что Зен сказал, что это безопасно. Как ни странно, не верить словам этого мэнчи у меня нет причин.

Охоту пришлось отложить: повалил снег, началась вьюга. Зен стал мрачнее тучи; чем громче завывал снаружи ветер, тем больше хмурился желтоглазый. Треден тоже расстроился, повздыхал, но непогоду принял смиренно:

— Так боги пожелали.

«Очень удачно боги пожелали», — подумала я, пряча свое довольное лицо от мэнчи. Для меня-то такой поворот событий был как нельзя кстати: я знала, что птенцы вот-вот должны вылупиться из яиц. День-другой задержки, а лучше три могли только сыграли бы мне на руку. Если бы птенцы вылупились во время этой вьюги, то Зен опоздал бы, и не пришлось нам рисковать с кражей.

Естественно, мы остались у Тредена переждать «снегокалипсис», потому как от его дома до дома Зена пришлось бы идти по лесу и довольно далеко, а чтобы разгуливать по тайге во время бешеной метели нужно обладать особой придурью… или особой самоуверенностью.

Чтобы не сидеть без дела, Треден раздал задания: Зену он велел плести веревку, а мне — почистить котелок. Сам же принялся шуршать по полкам, чтобы обед приготовить; что-то знакомо зашуршало, заскрипело в его руках. Отвлекшись от своего занятия, я прищурилась и спросила:

— Это что у тебя, бумага в руках?

— Агась, бумага. Всучил приятель, мало ли, грит, пригодится.

— Треден… а можно я ее возьму?

— Зачем?

— Рисовать!

— Дык нечем… и нечего ее на пустяки переводить!

Мэнчи собрался запрятать бумагу подальше, но я уже была рядом и, жадно глазея на нее, канючила:

— Ну, пожалуйста, Треден! Дай мне уголек, я тебя нарисую!

— Не надо меня… этого, рисовать, — растерялся мэнчи, пряча бумагу за спину. — Угли ей еще подавай… Иди котелок чисти!

Я, конечно же, осталась на месте. Как я могла думать о котелке, когда уже настроилась на рисование? Мои пальцы уже словно ощущали шероховатую поверхность бумаги, и я уже мысленно видела набросок портрета Тредена. Мне очень захотелось заняться чем-то для своего удовольствия.

— Дай ей один лист, — встрял Зен. — Поглядим, какая из нее рисовальщица.