Декстер во тьме

И вот оно опять: почти. До сих пор я шел по жизни среди абсолютов, никакого опыта с «почти» у меня не было, и выбивало из колеи, глубоко тревожило отсутствие того голоса определенности, который говорил мне, что есть что, не ведая ни колебаний, ни сомнений. Я стал осознавать, насколько же я беззащитен без Темного Пассажира. Даже в моей дневной работе не было больше ничего просто.

Вернувшись в свою клетушку, я сел в кресло и, закрыв глаза, откинулся на спинку. «Есть там кто-нибудь?» — спросил я с надеждой, но никто не отозвался. Просто пустое место, которое давало о себе знать болью, когда исчезало онемевшее удивление. Работа больше не отвлекала, и ничто не удерживало меня от жалости к самому себе. Я оказался один в темном, подлом мире, полном всяких чудовищ вроде меня. Или, по крайней мере, таких, каким я был когда-то.

Куда подевался Пассажир и почему он сбежал? Если нечто и вправду отпугнуло его, чем оно могло бы быть? Что могло напугать сущность, которая вообще живет тьмой и на самом деле проявляет себя в тот момент, когда вынимаются ножи?

Это навеяло новую мысль, от которой и вовсе не было никакой радости: если это гипотетическое нечто отпугнуло Пассажира, то последовало ли оно за ним? Или оно все еще на моей тропе — вынюхивает? Не оказался ли я в опасности без всякого способа защититься… без всякого способа разобрать, не нависла ли надо мной некая смертельная угроза, до тех пор пока слюни из ее пасти не упадут мне на шею?

Я всегда слышал, мол, любой новый опыт есть благо, но для меня он обернулся сущей пыткой. Чем больше я думал об этом, тем меньше понимал, что со мной происходит, и тем больнее мне становилось.

Что ж, в горести есть одно надежное целебное средство — упорная работа над чем-то совершенно лишенным смысла. Я развернулся к компьютеру и по уши влез в работу.

Всего несколько минут — и передо мной раскрылась вся жизнь и история Джеральда Халперна, доктора философии. Конечно, копнуть пришлось немного глубже, чем просто прогуглить фамилию Халперн. Пришлось, к примеру, залезть в закрытые судебные отчеты, на открытие которых я потратил почти пять минут. Зато, когда влез, труды оказались не напрасными, и я погрузился в размышления: «Вот так-так… Вот так-так… Вот так-так…» А раз в тот момент я был трагически одинок внутри и никто моих задумчивых причитаний не слышал, я произнес их вслух:

— Вот так-так… Вот так-так… Вот так-так…

Записи о приемных семьях были весьма интересными вовсе не потому, что я ощутил некие узы с Халперном, памятуя о собственном сиротском прошлом. Я был более чем обеспечен и ухожен в доме и семье Гарри, Дорис и Деборы, в отличие от Халперна, который порхал из одной приемной семьи в другую, пока наконец не приземлился в Сиракьюсском университете.

Впрочем, куда интереснее была папка, открыть которую без особого судебного разрешения не имел права никто: каменная скрижаль прямо из руки Божьей. И когда я прочитал ее во второй раз, моя реакция была еще более основательной.

— Вот так-так… Вот так-так… Вот так-так… Вот так-так… — произнес я, слегка удивленный тем, как отскакивали слова от стен моего пустого кабинетика.

А поскольку основательные откровения воспринимаются более драматично на публике, я снял телефонную трубку и позвонил сестре.

Всего через несколько минут она вломилась в мою каморку, села на раскладной стул и спросила:

— Что отыскал?

— У доктора Джеральда Халперна есть Некое Прошлое, — сказал я, тщательно выговаривая заглавные буквы, чтобы она не сиганула через стол и не принялась обнимать меня.

— Я знала это. Что он натворил?

— Тут не столько что он натворил, сколько — и точнее — что с ним натворили.

— Кончай ходить вокруг да около! Что у тебя?

— Начну с того, что он, очевидно, сирота.

— Слушай, Декс, давай к делу!

Я вскинул руку в попытке успокоить ее, только это явно ни к чему хорошему не привело, потому что Дебс принялась постукивать пальцами по столу.

— Я стараюсь нарисовать всю картину, сестренка.

— Рисуй быстрее.

— Ладно. Халперн угодил под систему патронатного воспитания на севере штата Нью-Йорк, где его нашли живущим в картонной коробке под автотрассой. Отыскали его родителей, которые, к сожалению, уже умерли в результате нынешней и неприятной жестокости. Жестокость эта, похоже, была более чем заслуженной.

— Это что еще, черт возьми, значит?!

— Его родители продавали мальчика педофилам, — пояснил я.

— Господи! — вырвалось у Деборы, и видно было, что она слегка ошарашена.

Даже по меркам Майами такое было уже слегка чересчур.

— И Халперн ничего из этого не помнит. В досье сказано, что при стрессе на него находит затмение. В этом есть смысл. Затмения, вероятно, были условной реакцией на повторяющееся травматическое воздействие, — сказал я. — Такое случается.

— Вот черт! — воскликнула Дебора, и я мысленно аплодировал ее изяществу. — Так, дерьмо он забывает. Тебе придется признать, что это подходит. Девица пытается захомутать его на насилие, а он уже трясется из-за контракта… так что он в стрессе убивает ее, не сознавая этого.