Дела любви. Том II

Так и в отношениях любви между человеком и человеком, только истинная любовь любит каждого человека за его свои особенности. Строгому, властному человеку недостает гибкости, ему недостает чуткости воспринимать других; он требует «своего» от каждого, желает, чтобы все были переделаны по его образу, подходили под его представления о людях. Или же он делает то, что в таком случае считается проявлением редкой степени любви; ибо он делает единственное исключение, он пытается, как он говорит, понять одного человека, то есть он представляет себе вполне определенным и конкретным, – но произвольным образом – нечто определённое об этом человеке, и затем требует, чтобы тот исполнил это представление. Является ли это особенностью другого человека или нет, это не важно, поскольку именно это задумал для него властный человек. Если сильному, властному человеку не дано творить, то он, по крайней мере, желает пересотворять, то есть ищет «своего», чтобы куда бы он ни указал, он мог сказать: «Вот, это моя идея, это моя мысль, это моё желание». Имеет ли суровый и властный человек ввиду что-то большое или малое, тиран ли он империи или домашний тиран на чердаке, по сути, безразлично; его природа та же: упорно не желать забывать себя, властно желать подавить индивидуальность другого человека или испортить ему жизнь. Природа та же – величайший тиран из когда-либо живущих, который владел целым миром для того, чтобы тиранить его, в конце концов, устал от этого и закончил тем, что мучил мух, но на самом деле он оставался тем же самым[2] .

И как строгое властное высокомерие ищет только своего, так и ограниченность, завистливо-властная, трусливо-боязливая ограниченность. Что такое ограниченность? Является ли ограниченность естественным качеством, то есть, является ли человек изначально, по промыслу Божьему, ограниченным? Нет! Ограниченность – это жалкое изобретение самого творения, когда, не будучи ни истинно гордым, ни истинно смиренным (ибо смирение пред Богом есть истинная гордость), оно творит себя, да ещё и бесчестит Бога, как будто Он тоже ограничен, как будто Он не может вынести индивидуальности – Он, который с любовью дает всё и всё же, всё же – дает всему индивидуальность. Поэтому не следует путать ограниченность со скромными дарами или с тем, что мы достаточно ограниченно называем ничтожным. Представьте себе такого ничтожного человека – если у него есть смелость быть самим собой перед Богом, то у него есть индивидуальность; но воистину такой ничтожный человек, да что я говорю, нет, такой благородный человек, не может быть ограниченным. Нужно остерегаться этой путаницы; чтобы не спутать простую, благородную простоту, которая многого не понимает, с узкой ограниченностью, которая трусливо и упрямо желает понимать только «своё». Ограниченному человеку никогда не хватало смелости для этого богоугодного дела смирения и гордости: быть самим собой пред Богом – акцент «пред Богом», ибо Он является началом и источником всякой индивидуальности.

Тот, кто осмелился на это, обладает индивидуальностью; он познал то, что Бог уже дал ему; и в этом же смысле он верит в индивидуальность каждого человека. Обладать индивидуальностью – значит верить в индивидуальность всех остальных; поскольку индивидуальность не «моё», это дар Бога, которым Он даёт мне быть, и всем даёт, и каждому даёт быть. Именно в этом и состоит непостижимое богатство благости в благости Бога, что Он, Всемогущий, даёт так, что получающий наделяется индивидуальностью; что Тот, Кто творит из ничего, тем не менее создаёт индивидуальность, так что творение, как противоположное Творцу, не становится ничем, хотя оно взято из ничего и есть ничто, но становится индивидуальностью. Ограниченность же, которую считают природой, не имеет индивидуальности, то есть она не верит в «свою» индивидуальность, поэтому она не может поверить в индивидуальность другого.