С любящим всё иначе. Он тоже говорит: «Теперь этот человек стоит один». Затем идет тире. О, но это тире для любящего – это нечто иное, чем улыбка; ибо каким бы благородным, великодушным и бескорыстным ни был этот мудрый плут, он не любил того, кому хотел помочь, с истинным чувством заботы. Тогда как с помощью хитрости тире этот плут выполняет эту задачу с бесконечной легкостью, в этом-то и состоит его искусство уметь сделать всё для другого человека, и при этом сделать вид, что вообще ничего не сделал: так и для любящего, хотя в смысле мышления тире бесконечно легко, в другом смысле (впрочем, заметьте, это незаметно) оно как затрудненное дыхание, почти как глубокий вздох. Ибо в этом тире сокрыта бессонная тревога, тяжелые ночные бдения, почти отчаянное напряжение; в этом тире таится страх и трепет, более ужасные потому, что никогда не находили выражения. Любящий понял, что поистине величайшее, единственное благодеяние, которое один человек может оказать другому – это помочь ему стоять одному, стать самим собой, принадлежать себе; но он также осознал, какую опасность и страдание таит в себе этот труд, и, прежде всего, какая страшная ответственность. Поэтому с благодарностью Богу он говорит: «Теперь этот человек стоит один – с моей помощью». Но в этой последней фразе нет самодовольства, ибо любящий понял, что по сути каждый человек стоит один – с помощью Бога, и что самоуничтожение любящего происходит как раз для того, чтобы он не мешать другому человеку его отношениям с Богом; так что вся помощь любящего бесконечно исчезает в отношениях с Богом. Он работает без вознаграждения; ибо он превращает себя в ничто, и как раз в тот момент, когда можно было бы сказать, что он может сохранить гордое самосознание в награду за свой труд, вмешивается Бог, и он снова уничтожается, что, однако, составляет для него вечное блаженство.
Предположим, во власти придворного было сделать себя важным для того, кому очень важна аудиенция у Его Величества. Но теперь, если представить такую ситуацию, предположим, что придворный, отойдя в сторону, может добиться, чтобы ищущий мог получить её в любой момент, интересно, не забудет ли проситель, радуясь, что может говорить с Его Величеством в любой момент, о бедном придворном; о бедном придворном, который имел с своей власти без любви предоставлять ищущему доступ к Величеству время от времени, имел право наложить на него особые обязательства, заставить полюбить себя за свою любовь; о бедном придворном, который вместо этого с любовью предпочел отойти в сторону и тем самым проложить просителю путь в любое время получить аудиенцию его величества, помочь ищущему обрести независимость, которая в любое время открывает доступ к его величеству!
Таков весь труд любящего. Воистину, он не ищет своего, ибо отдает именно так, как будто дар принадлежит получателю. Любящий как может, стремится помочь человеку стать самим собой, принадлежать самому себе. Но при этом, в известном смысле, в существовании ничего не меняется, за исключением того, что любящий, сокрытый благодетель, вытеснен вовне, потому что участь каждого человека – быть свободным, независимым, быть самим собой. Если любящий в этом отношении был соработником Бога, всё тогда стало так, как и должно было быть. Если помощь любящего заметна, то отношения нарушены, или помогающий не помогал с любовью, любящий не помогал должным образом.
Какое прекрасное воспоминание получает любящий в благодарность за весь свой труд! Он может, так сказать, всю свою жизнь свести к тире. Он может сказать: «Я трудился наперекор всем, с утра и до ночи, но то, чего я достиг – тире! (Если бы то, чего он достиг, можно было увидеть непосредственно, то он работал бы с меньшей любовью). Я страдал, как никто другой, так глубоко, как может страдать только любовь; но то, что я приобрел – тире! Я провозглашал истину ясно и обдуманно наперекор всем; но тот, кто принял ее – тире! Ведь если бы он не был любящим, тогда он менее обдуманно, открыто выкрикивал бы истину, и тогда у него сразу же появились бы последователи, которые бы приняли эту истину и приветствовали его как учителя.