Дела любви. Том II

Впрочем, какое значение имеет милосердие без денег? Причем мирское высокомерие щедрости и благотворительности в конце концов заходит так далеко, что смеется над милосердием, у которого ничего нет! Ибо уже нехороша и достаточно возмутительна эта безжалостность земного существования, когда бедняк отдает свой последний шиллинг, а потом приходит богатый и дает сто риксталлеров, и тогда все видят сто риксталлеров, то есть, богатый своими дарами полностью заслоняет дар бедных – его милосердие. Но какое безумие, если Христос говорит истину, что бедные дают больше, какое безумие, что дающий меньше (богатый – и много), заслоняет дающего больше (бедный – и мало), и заслоняет даже того, кто дает больше всех! Но мир, конечно, говорит не так; он говорит, что богатые дают больше, и почему он так говорит? Потому что мир понимает только деньги, а Христос – только милосердие. И именно потому, что Христос понимает только милосердие, именно поэтому Он так внимательно относился к тому, что вдова дала только две лепты; и именно поэтому Он сказал бы, что нужно было и не так уж много, или что она могла дать еще меньше, и даже давая меньше, дала больше. Удивительна арифметика, или, вернее, чудесный способ счета, которого нет ни в одном учебнике по арифметике! Он употребляет замечательное выражение об этой вдове, что "она положила от скудости своей». Но величина дара увеличивается пропорционально бедности, то есть противоположно тому, как считает мир (что величина дара пропорциональна богатству), поэтому тот, кто еще беднее этой вдовы, давая одну копейку от своей бедности, отдал даже больше, чем эта вдова, которая, однако, по сравнению со всеми богатыми дала больше всех. Да, миру это кажется самым скучным способом исчисления, когда одна копейка может стать столь значительным, стать самым значительным даром. Мир и щедрость мира предпочли бы иметь дело с крупными суммами, настолько крупными, чтобы они удивляли, а однам копейка совсем не удивляет – как и то, что милосердие – одно из блестящих добродетелей. С другой стороны, в вечном понимании этот способ исчисления – единственно верный, он познается только вечностью, и путем отказа от мирских и временных иллюзий. Ибо у вечности самое острое зрение и наиболее развитое чувство милосердия, но она совершенно не разбирается в деньгах, так же как вечность испытывает финансовые трудности или, по Слову, меньше всего нуждается в деньгах. Да, над этим можно и смеяться, и плакать! Несомненно, было бы отличным поводом для смеха представить вечность в финансовом затруднении: о, но давайте немного поплачем, что временное существование совершенно забыло вечность, и забыло, что для вечности деньги – это меньше, чем ничего! Увы, многие считают, что вечность – это обман, а деньги – реальность: тогда как деньги в смысле вечности и истины – обман. Представьте себе вечность так, как вы желаете, только признайтесь, что из того, что вы видели во временном существовании, многое вы бы хотели снова найти в вечности, что вы бы желали снова увидеть деревья, цветы и звезды, снова услышать пение птиц и журчание ручья: но могли ли вы вообразить, что в вечности должны быть деньги? Нет, ибо тогда само Царство Небесное стало бы землей страдания; и поэтому этого нельзя представить, так же как тому, кто верит, что деньги – это реальность, нельзя представить, что существует вечность. Из всего, что вы видите, нет ничего, о чем с уверенностью можно сказать, что никогда не войдут на небеса, – так это деньги. И наоборот, нет ничего, о чем с уверенностью можно сказать, что войдет на небесах, – так это милосердие. Так что вы видите, что милосердие бесконечно не имеет никакого отношения к деньгам!

 Но деньги, деньги, деньги! Тот иностранный принц возможно, сказал, когда повернулся спиной к могущественному Риму: «Здесь лежит город, который продается, и только ждет покупателя»: о, как часто можно поддаться искушению с отчаянием повернуться спиной к существованию с этими словами: «Здесь лежит мир, который продается, и только ждет покупателя» – поскольку он не готов сказать, что дьявол уже купил его!