Дела любви. Том II

Так всегда ведет себя любовь. Если бы девушка, несказанно счастливая от радости от единения с возлюбленным, поблагодарила бы его за это, разве он, будь он истинно любящим, не предотвратил бы ее тревоги и не сказал бы: “Нет, дорогая, это небольшое недоразумение, и между нами не должно быть никакого недоразумения; ты не должна благодарить меня, но ты должна благодарить Бога, если это так важно для тебя, как ты думаешь. Если ты сделаешь это, тогда будешь уверена, что не совершила ошибки, ибо даже если бы твое счастье не так велико, как ты думаешь, все же великое счастье, что ты поблагодарила за это Бога”. Это то, что неотделимо от любой истинной любви: святая застенчивость. Ибо скромность женщины выше земного, и в своей застенчивости она чувствует свое превосходство, в то время как обратное причиняет боль; но божественная стыдливость из-за того, что Бог существует, и в своей стыдливости человек чувствует свое собственное смирение. Как только самый отдаленный намек напоминает о том, чего не знает скромность, в женщине появляется стыдливость; но как только человек по отношению к другому человеку считает, что Бог существует, тогда появляется божественная стыдливость. Человек стыдится не перед другим человеком, но перед присутствующим третьим; или человек стыдится перед другим человеком, поскольку он учитывает, что присутствие этого третьего делает с другим человеком. Это верно даже в человеческих отношениях. Ибо когда двое разговаривают друг с другом, а в качестве третьего присутствует царь, но об этом знает только один из них, тогда этот человек будет поступать несколько иначе, ибо он несколько стыдится – перед царем. Мысль о присутствии Бога делает человека застенчивым по отношению к другому человеку, ибо присутствие Бога делает двоих по существу равными. Каково бы ни было различие, с человеческой точки зрения, между этими двумя людьми, даже если бы оно было самым вопиющим, во власти Бога сказать: “Когда Я здесь, никто не осмелится осознавать это различие; ибо это означало бы стоять и разговаривать друг с другом предо Мной, как будто Меня здесь нет».

Но когда сам любящий стыдлив, когда он едва смеет поднять глаза, чтобы взглянуть на побежденного, разве так унизительно быть побежденным? Человек стыдится, если другой смотрит на него; но если этот другой заставляющий своим взглядом его стыдиться, стыдится сам, тогда никто не смотрит на него. Но если никто не смотрит на него, то нет ничего унизительного в том, чтобы смириться перед добром или перед Богом.

Следовательно, любящий не смотрит на побежденного. Это был первый шаг, чтобы предотвратить унижение. Но в другом смысле любящий все же смотрит на него. Это следующий шаг.

О, если бы я мог описать, как любящий смотрит на побежденного, как сияет радость в его глазах, как ласково покоится на нем его любящий взгляд, как, привлекая и маня, он стремится завоевать его. Ибо для любящего так неописуемо важно, чтобы между ними не вошло ничего тревожащее, чтобы ненароком не проскользнуло ни одно злое слово, чтобы они случайно не обменялись бы ни один непреднамеренный взгляд, который мог бы снова нарушить все на долгое время. Так смотрит на него любящий; в нем царит такое спокойствие, какое может создать в человеке только вечное. Ибо любящий действительно желает завоевать этого побежденного, но это его желание слишком свято, чтобы иметь ту страсть, которая обычно прсуща желанию. Одно только желание страсти очень часто приводит человека в легкое замешательство; напротив, чистота и святость этого желания дают любящему возвышенное спокойствие, которое снова помогает ему одержать победу примирения, самую прекрасную и самую трудную, ибо одной силы здесь недостаточно, сила должна совершаться в немощи.

Но разве унизительно то чувство, что один человек так важен для другого? Разве унизительно для девушки, что любящий добивается ее любви? Разве это для нее унизительно, что так очевидно, насколько он заинтересован в ее завоевании? Разве это унизительно для нее – предвкушать его радость, если он добъется успеха? Нет, конечно, нет. Но любящий, который путем примирения хотел бы завоевать побежденного, он, в гораздо более высоком смысле, находится точно в такой же ситуации, воспринимая любовь другого человека. И любящий слишком хорошо знает, как трудно таким образом освободить, освободить человека от зла, освободить его от унижения поражения, освободить его от унылых мыслей о прощении, в которых он нуждается; и так, несмотря на все эти трудности, завоевать его любовь.