Дела семейные

Йезад понял, отчего заигрывания Вили так удручают его, – кокетливые манеры никак не вязались с ее неряшливой внешностью. Не вдаваясь в подробности, он объяснил Вили, зачем пришел, но Вили утром видела «Скорую» и слышала скандал в соседней квартире.

– Понимаю, Йезад-джи, – подмигнула она, – семейные свары способны из самого сильного мужчины сделать беспомощного котенка. Пошли посмотрим, что у меня найдется.

Она пошла вперед, сочувственно ахая по поводу трудной ситуации, в которой оказался Нариман. «Трагическая жизнь», – говорила она, припоминая гадкие подробности этой жизни. Осведомленность Вили не удивила Йезада: в общине парсов давнишний скандал получил широкую известность и обсуждался он в том же ключе удовлетворения и сочувствия, в котором сейчас высказалась и Вили.

Она остановилась перед старым комодом, полным всяческого хлама.

– Будьте как дома, мой милый, поройтесь в ящиках.

Заметив замешательство Йезада, Вили сама опустилась на колени, выдвигая ящик за ящиком.

– Между прочим, у меня на сегодня есть надежный лотерейный номер. Такой сильный сон, с такими ясными числами – давно такого не видела.

– Удачи тебе, Вили, надеюсь, сорвешь куш.

Безразличие Йезада не остановило Вили; драматически понизив голос, чтобы не ослабить мистическую силу сна, она почти набожно прошептала:

– Кошка мне приснилась. Кошка перед большим блюдцем молока.

– И вы с ней обсудили выигрышное число?

Она с жалостью посмотрела на него, продолжая выгребать барахло из ящиков.

– Смысл кошки и блюдца ясен без слов, Йезадджи.

– Значит, телепатически общались?

Вили покачала головой.

– Кошка сидела прямо и смотрела на меня. Ее голова и туловище образовали отчетливую восьмерку.

А слева – блюдце молока. Круглое как нуль. Значит, завтра выиграет восемьдесят.

Но Йезад вошел во вкус.

– Вили, а ты на каком языке видела сон? На английском или на гуджарати?

– Не знаю. А какая разница?

– Большая разница. Гуджаратская восьмерка, – он начертил цифру пальцем в воздухе, – совсем не похожа на кошку, сидящую прямо.

– Большой вы шутник, Йезад-джи, – засмеялась Вили, однако семя сомнения было заронено.

В комоде нашлись квадратные куски клеенки и даже кусок брезента четыре на шесть дюймов, слишком маленький – балкон не закроешь. И тут Йезад вытянул из нижнего ящика нечто кожистое, сложенное и упакованное в хозяйственную сумку.

– А это что?

– Старая скатерть. Для нашего семейного обеденного стола.

– Огромная, похоже.

– Она и есть огромная. Была. За столом с удобством размещалось шестнадцать человек.

Они взялись за скатерть – каждый со своего конца; слои слежавшейся клеенки разворачивались со звуком разрываемой ткани. Вместе с темно-зеленым рексином разворачивались и воспоминания Вили.

– Счастливые были времена, когда мы все садились за стол, покрытый этой клеенкой. Каждое воскресенье вся семья собиралась на дхансак. Папа-джи был прямо-таки фанатиком – в субботу можно было и кари с рисом подать, но чтобы в воскресенье на столе не было дхансака, так боже сохрани! Мама-джи и не пыталась. Все собирались к часу дня – дяди, тети, двоюродные братья и сестры, и такие начинались разговоры, будто мы месяцами не видимся.

Йезад думал о том, что уже поздновато, а балкон так пока и не закрыт, но у него не хватало духу прервать Вили. Ее лицо светилось счастьем.

– Папа-джи всегда сажал меня по правую руку, а моего брата Дали – по левую. По воскресеньям поверх рексиновой скатерти стелилась другая, из бельгийского кружева. Папа-джи не разрешал ставить на нее вазы или безделушки, он говорил, что преступно закрывать ненужными вещами произведение искусства. Как прекрасны были те дни, Йезад-джи. Одну минуточку, сейчас я вам покажу…

Она вернулась с фотографией в рамке: семейство из четырех человек чопорно позирует по одну сторону длинного обеденного стола. Мать, отец, двое воспитанных детей; чистенький, тщательно причесанный мальчик в коротких штанишках и рубашке с галстуком, маленькая девочка с бантами, в платьице из розового органди.

– Мой седьмой день рождения пришелся на воскресенье. Особый день.

Она вздохнула:

– Почему, когда мы становимся взрослыми, счастливые дни вдруг остаются далеко позади?

У Йезада не нашлось ответа.

– И куда девался этот обеденный стол? – спросил он.

– Брат, когда женился, увез его на новую квартиру.

– Он тоже устраивает воскресные обеды в семейной традиции?

Вили скривила губы:

– Он погубил стол. Стол не проходил в дверь его квартиры. Брат позвал плотника переделать стол в секционный. Бог его знает, из каких джунглей привезли эту древесину, но за два года стол был съеден термитами.

Она провела рукой по скатерти и стала складывать ее. Йезад помогал, раздумывая о судьбе, которая превратила прелестную девочку в розовом органди, сидевшую по правую руку отца за воскресными обедами, в рехнувшуюся на сновидениях, помешанную на «Кубышке» женщину, от которой несет тухлятиной. Какая жестокая траектория пролегла от той точки до этой?

Вили не положила скатерть в сумку.

– По-моему, она достаточно большая, хватит, чтобы прикрыть весь балкон.

Йезад вздрогнул:

– Ты что, не хочешь сохранить такой важный сувенир?