Дела закулисные

Вскоре после Лади Кржижа из театра ушел и Гонза Кноблох, ушел тихо и незаметно, отказавшись и от амбиций стать новоявленным Грабалом или Ярославом Гашеком. Вместо литературного поприща он избрал рекламный отдел универсальных магазинов «Приор», и теперь в левой кулисе осталась зияющая пустота как после вырванного зуба, и потому ее техническим работникам пришлось перенести сложный монтаж декораций на правую. Впрочем, каждая рана со временем затягивается, а при значительных потерях на помощь приходит протез. Так на место Лади Кржижа пришел новый монтировщик декораций Руда Ружичка, а вместо Гонзы Кноблоха — поэт Иван Гудечек, поклонник и знаток Рембо, Верлена, Малларме и иных проклятых богом поэтов. Иван Гудечек все репетиции и дежурства во время спектаклей проводил в раздевалке, склонившись над томиками стихов не только новых, благоухающих свежей типографской краской, но и над старыми, пожелтевшими и потрепанными книжками, приобретенными у букинистов. Таким образом, одного адепта литературы сменил адепт другой.

Но едва пестрая семейка монтов успела свыкнуться с эксцентричным поэтом, из театра ушел Йожка Гавелка. Этот перешел из театра в «Морозильные установки города Праги», желая, видимо, сменить жар театральных рефлекторов на успокаивающий и замедляющий жизненные процессы холод морозильных боксов. Вместо него появился некий Пепа Куна, могучий, коротко остриженный детина, лет тридцати пяти, только что возвратившийся из мест не столь отдаленных, где мотал свой четвертый срок в небезызвестной тюрьме «На Борах».

Пепа Куна принес с собой в театр растленный дух изрядно изученного им уголовного кодекса. Но, говоря по правде, ребята привыкли к Пепе быстрее, чем к поэту Гудечку. Это проявилось кроме всего прочего еще и в том, что к концу недели Пепа удостоился прозвища Маленький Мук — деликатнейший вариант из всего набора кличек, к которым за многие годы своего пребывания в исправительных колониях Чехии, Моравии и Словакии он успел привыкнуть. И его огрубевшее сердце смягчилось на целый градус международной шкалы твердости, если, конечно, подобная шкала вообще существует. Впрочем, должна бы существовать.

Франтишек, однако, всем этим переменам едва внимал и новых «матросов на палубе» почти не замечал. Франтишек переживал первое в своей жизни тяжелое похмелье, и было ему только до себя.

Теперь у него вошло в привычку во время репетиций и представлений вместо клуба и раздевалки сидеть где-нибудь в портале или, пристроившись в кулисах, наблюдать за тем, что происходит на сцене. Он вдруг стал находить удовольствие в том хаосе, который так великолепно описал Карел Чапек в своей миниатюре «Как ставится пьеса». Некоторые роли Франтишек знал наизусть лучше, чем иные актеры, и вполне смог бы заменить суфлера в случае необходимости. Сам бригадир пан Кадержабек стал поговаривать: «Да ведь нашего Франтишека вполне можно в программку вставлять: «Дежурный режиссер по спектаклю».

Но Франтишека интересовал не только текст, но также игра артистов и работа режиссера, монтаж и ритм, в котором проходит смена декораций во время действия, звуковые эффекты и манипуляции осветителей. Теперь он понемногу стал разбираться в окончательном решении и постановке многих спектаклей. «Беккет» для него был уже не просто конструкция со сменными дверями и готическими окнами на вращающемся круге, и про «Белую болезнь» он знал сейчас намного больше, чем просто тот голый факт, что декорации в этом спектакле составлены из металлических задников с рваными дырами, которые он перетаскивает в темноте; кроваво-красные бархатные кубы в «Макбете» и для него теперь обрели эстетическую функцию, а металлические части конструкций для «Мамаши Кураж» вдруг стали обретать в его глазах назначенную им роль с таким же мастерством, как нестареющий Якуб Темпл, когда он появляется на сцене, опираясь на костыли, с подвязанной к собственному бедру левой ногой.

Итак, близился один из последних спектаклей сезона — «Мамаша Кураж». Трудный в постановке и до сих пор технически не отработанный. Бригадир Кадержабек, феноменальная и целенаправленная память которого хранила монтаж декораций в спектаклях, лет десять назад сошедших с репертуара, уехал с оперой в гастрольную поездку по Италии, и на сцене вместо него стал хозяйничать Богумир Цельта.

Респектабельная внешность и надменные манеры этого типа уже однажды нами обсуждались. Но самого по себе этого недостаточно, чтобы нарисовать его полный портрет. Богумир Цельта был экземпляр примечательный и принадлежал к тому сорту людей, которые способны удержаться на плаву в бушующих водах любого тревожного или смутного времени. Он был из тех, что всегда кстати оседлывают любое бревно либо крепкую бочку в надежде выбраться из политического водоворота на залитый солнцем брег некоей земли обетованной, где станут проводить свои дни в прочном гамаке под сенью пальм. Работать же на них, естественно, будут другие.