Дела закулисные

— После летнего отпуска сюда не возвращайтесь, — прошипел Цельта, как император, которого обстоятельства вынуждают отречься от престола, но в последнюю минуту он еще успевает отправить в отставку предателя-генерала.

А на поле боя уже появились реквизиторы с тележкой мамаши Кураж и орудийными стволами. Коротко взметнулся штандарт шведского короля Густава Адольфа, а из репродуктора рассыпалось карканье голодного воронья: карр, карр, каррр!

Глава десятая В ТЕАТРЕ КАНИКУЛЫ

В тот год, полное солнца и дождя, лето было подобно перезревшему арбузу. Утром землю окутывала мглистая дымка, туман ползал в росистой траве, будто длинношерстная такса, а выше, метрах в двадцати-тридцати, его верхняя кромка, словно заливная рыба, подрагивала в лучах восходящего солнца. К полудню пейзаж превращался в омлет с подгоревшими краями, и лишь к вечеру и по ночам изнемогающую от жары и жажды землю захлестывали проливные дожди и скрещивали над ней свои лиловые стрелы молний.

Все, кто мог, удрали из города. Одни к рекам и озерам, другие в горы и леса. Те, у кого счет на сберкнижке был повнушительней, отправлялись за границу, чаще всего к морю. Но были такие, кто мог себе позволить лишь сменить один город на другой. Доцент Гуго Заруба с той роковой ночи, когда, получив анонимное письмо, совсем потерял голову и кинулся на удаленную от Праги дачу, уже не сумел вернуть себе прежней самоуверенности и потащил Кларку от греха подальше аж на Лазурный берег, на юг Франции. Тонда Локитек удалился на Живогошть, где фланировал между спортотелем, плавучим баром «Кон-Тики» и «Юниоркемпингом». Михал Криштуфек отправился по стопам предков в Восточную Словакию, а Ладя Кржиж, так и не устроившись после ухода из театра ни на какую работу, предпочел масляные краски хлебу с маслом и, уложив свой альпинистский инвентарь — канаты, скобы и карабины, — потопал к скалам Чешского Рая.

И только Франтишек не знал, куда ему податься. На сберкнижке у него было всего-навсего две тысячи, на дачу к родителям не хотелось, а куда-нибудь еще никто не позвал. В раскаленной Праге он хоть и почитал себя кем-то вроде отрока в геенне огненной, но каким образом убить два свободных месяца, просто-напросто не имел понятия.

Итак, Франтишек торчал в пустой квартире, старательно поливал оставленные на его попечение фикусы, мальву и тещин язык, ходил на утренние сеансы в кинотеатры «Альфа» и «Бланик», после обеда посещал картинную галерею Штернберкского дворца или Городскую читальню. Заходил посидеть и попить пивка то к «Бонапарту», то к «Коту», а то и к «Флекам», а по вечерам чаще всего отправлялся в подвальный театрик «У Орфея» на Малостранской площади, где можно было остаться и после представления и где Эрвин Кукачка потчевал ночных посетителей своим знаменитым жареным сыром.

Еще год назад в Праге кипели политические страсти, но сейчас по пражским улицам сновали лишь падкие до сенсаций заезжие туристы, соблазненные эмигрантскими сплетнями и авантюрными мечтами запечатлеть на пленке своих „Asahi Pentax“ советские танки. Но в Праге, уж если очень повезет, можно было встретить разве что двух-трех советских солдат, торопливо шагающих от Ратуши с ее курантами к Карлову мосту и дальше на Градчаны. «У Флеков» за столами на открытой террасе из вечера в вечер немецкая речь мешалась с французской и английской, разочарованные японцы чертили на столах мокрыми от пива пальцами карту Дальнего Востока, а кодлы баварских горлопанов, которых даже тренировки в мюнхенских пивнушках не смогли подготовить к достойной встрече с флековским тринадцатиградусным, горланили «Deutschland, Deutschland über alles»[10]. Но официанты, быстренько получив с них по счету, решительно выставляли горлопанов прочь. Франтишек ходил и наблюдал, что творится вокруг. В политике он не разбирался, политикой не интересовался, испытывая к ней подсознательное отвращение, выпестованное многолетними регулярными порциями обывательского пойла, круто замешенного на мещанских взглядах родителей и прописных гимназических истинах и лозунгах, в смысл которых распрекраснейшим образом ухитрялся не вникать, ибо, скажем прямо, собственного политического опыта не имел, а в газетах, как, впрочем, большинство его сверстников, читал лишь спортивную рубрику да брачные объявления, хотя к спорту был равнодушен и ни знакомиться, ни тем более вступать в брак не собирался. Франтишек вспоминал Кларку, и душу его захлестывали любовь и ревность, томила горечь невосполнимой утраты.

Однажды, одиноко бродя июльским пополуднем по Праге, он столкнулся с развеселой компанией, топавшей посреди Целетной улицы по направлению к Прашной бране. Издали компашка походила на горланящих туристов из ФРГ, и Франтишек, когда агрессивного вида ребята приблизились к нему, свернул было на тротуар, как вдруг услыхал вопль:

— Чао, Ринго!

Не успел Франтишек сориентироваться, как чей-то кулак нанес ему дружелюбный удар в грудь и обладатель кулака, раскатывая «р», проорал прямо в ухо:

— Где твоя пр-р-режняя улыбка, ты, стар-р-рый, добр-рый чешский лев!