Дела закулисные

Делать Цельта ничего не умел, не хотел и был на редкость ленив, зато имел влиятельных знакомых. Возглавляя некогда Контору по ремонту, он занимался отделкой квартир высокопоставленных мужей, что за прошедшие два года регулярно сменяли один другого у политического кормила, и обнаружил при этом исключительную способность — с мгновенной готовностью забывать тех, кого уже спустили вниз, в камбуз, чистить картошку. Но самое существенное — Цельта никогда не позволял себе роскоши иметь собственное мнение. Итак, схожий во многом со знаменитым трактирщиком Габриэлем Шевалье, дослужившимся аж до министерского чина, Цельта в подходящий момент предъявил кому-то свои права на какую-нибудь должность повыше. Конечно же, заслуги маляра ни в какое сравнение с заслугами трактирщика идти не могут, хотя трактирщик был, как ни верти, предпринимателем, в то время как Богумир Цельта всего-навсего возглавлял Контору но ремонту, и потому ему отвалили лишь должность бригадира. Почему именно эту — навсегда останется тайной, но Цельта тем не менее надеялся на быстрое восхождение по служебной лестнице и собирался достичь по меньшей мере поста замдиректора театра. Однако роста не предвиделось, и честолюбивый карьерист Цельта сообразил, что его провели на мякине. Он с крайним озлоблением волок свое бремя, которое к тому же было многим выше его сил. Пока в театре находился пан Кадержабек, еще куда ни шло, но, когда того не было, Цельту охватывала паника, какая, несомненно, охватила бы поручика Дуба, если бы государь император Франц Иосиф приказал ему в горниле Восточного фронта командовать дивизией.

В критический день Богумир Цельта объявил монтам, чтоб начали ставить декорации в три часа дня, хотя ставить декорации для «Мамаши Кураж» обычно начинали в четыре. Приказ, естественно, вызвал активное недовольство и ропот монтов, похожий на глухой гул, предупреждающий о приближении лавины. Но Цельта, надежно огражденный тупой самоуверенностью, стоял на своем и в три часа дня возник на тротуаре перед театром с фонариком в кармане, карандашом в руке. Он отмечал в школьной тетрадке тех, кто явился на работу вовремя, и тех, кто опоздал. Эта богоугодная деятельность заняла у него около получаса. Ошибочно полагая, будто монты за его спиной уже вкалывают не покладая рук, Цельта потерял значительную часть временного резерва, на который уповал. Монты, естественно, не работали. Они сачковали. Но, швейкуя, втаскивали тем не менее тяжелые конструкции на сцену — тут не придерешься — и, прислонив их к переборкам, посиживали себе на свернутом заднике, а между спорадическими экспедициями за следующими частями декораций позволяли себе курнуть в раздевалке, попить пивка в душевой, охладив его под краном. Когда Цельта, наткнувшись на сачков, набрасывался с нудной угрозой скостить премиальные, монты напускали на себя непонимающие и оскорбленные мины, а Тонда Локитек, так тот даже объявил тоном Швейка, узнавшего, что фельдкурат Кац проиграл его в карты: «Но, пан мастер, дык вас же здесь не было! Да рази мы могём ставить декорации, коли нами никто не руководит?!»

Цельта изменился в лице, надулся как индюк и, обнаружив вдруг неожиданную начитанность, заорал:

— Вы, мужики, мне тут не швейкуйте, а давайте работайте! Каждому известно, что именно он должен делать! А кому не известно, пускай катится домой! Я ему запишу прогул!

Работа кипела. Суета походила на пыхтенье и выпусканье паров готового к отходу древнего паровозика «Наздар», некогда возившего любителей пешего туризма в Писковице, а ныне тоскливо ржавеющего в зале Национального технического музея в Праге на Летне. Обеим бригадам — и той, что ставит декорации с левой стороны сцены, и той, что с правой, — на время позабывшим свое извечное соперничество, достаточно было разок-другой перемигнуться и мимоходом перекинуться парой слов, как все семафоры на путях выдали красный свет, стрелки повернули на тупики и отдельные части декораций, словно заблудившиеся вагоны, оказались не там, где им надлежало быть, винты и шурупы не попадали в петли, отвертки сгибались, а шплинты загадочно исчезали.

Цельта в отчаянии метался по сцене, раздавая налево и направо бессмысленные указания, к тому же не тем, кому надо, усиливая суматоху, которая и без того благополучно ширилась, захватив теперь не только сцену, но и закулисье, колосники и даже зрительный зал, где уже стали появляться билетерши и гардеробщицы; их опытное око углядело зарождающуюся панику, и они шестым чувством безошибочно предугадали надвигающуюся катастрофу.