Дела закулисные

Тонда Локитек приподнял руками воображаемые фалды фрака и уселся на избранный им стул, который соединялся с соседними длинной рейкой, пропущенной между ножками и перекладинами, но, плюхнувшись всеми своими девяноста килограммами живого веса скорее на спинку, нежели на скрипучее сиденье, тем самым сместил центр тяжести и потерял равновесие. Ноги, утратив шаткий контакт с навощенным паркетом, секунду, как в состоянии невесомости, свободно плавали в пространстве, но наконец по баллистической кривой последовали за его телом, опрокинувшимся вместе с двадцатью скрепленными между собой стульями назад. Увы, Тонда Локитек не сразу рухнул на пол. Его полету помешал второй ряд. Но по законам логики завалился и он. Ряды ложились, подобно кеглям в кегельбане, сшибаемые мастерски пущенным шаром. Шаром на сей раз был Тонда Локитек, а поваленные ряды ставила не автоматическая «рука», но враждебная родня, плотно засевшая в седьмом ряду и остановившая лавину стульев исключительно своими коленями и телами выше средней упитанности.

Грохот падающих рядов и вопли публики заглушили музыку Сергея Рахманинова, и потому могло показаться, что несчастная пианистка на сцене изображает пантомимический этюд, но искусство в конце концов победило. Вероника, по лицу которой снова катились слезы, душой не приняла катастрофы в зале и, устремив взгляд в никуда, минуя время и пространство, продолжала свой страстный фортепьянный марафон.

Пристыженный и несчастный Тонда, наголову разбитый, покинул зал под молчаливый аккомпанемент устроителей. Ему было ясно, что после такого афронта он сможет появиться перед родителями своей тайной невесты, разве что сделав пластическую операцию лица и обзаведясь визитной карточкой, украшенной по меньшей мере высоким званием или ответственной должностью. Но огорчение и неудачи растравили в нем чувство долга, и вместо пивной, где многие из нас наверняка видели его топящим горе в рюмке, он направился в театр.

За кулисами он появился как раз в тот момент, когда несчастная покинутая Жизель уже исполнила свой танец безумия, и это показалось Тонде не случайным, а символичным. Он молча встал подле Франтишека и положил руку на его плечо, но как-то иначе, чем обычно. Похоже, он просил помощи и поддержки.

— Уже воротился? — удивился Франтишек.

— Вроде бы воротился, — ответствовал Тонда непривычно трезво и серьезно. Точно так же он держался во время антракта в клубе, где взял всего лишь две сардельки с кремжской горчицей и запил все это стаканом кока-колы. От подобной комбинации Франтишек едва не подавился. Им овладели необъяснимые угрызения совести, в результате чего красное вино сразу же скисло в его горле. Более чем странное поведение Тонды Локитека увенчалось еще более несвойственным ему поступком: за добрых пять минут до конца антракта он встал, отнес посуду на стойку бара и устремился на сцену. Он проверил проволочные метелочки с миниатюрными лампочками, какие обычно вставляют в карманные фонарики, и, убедившись, что все в порядке, спокойно занял свое место в ожидании второго акта.

Занавес пошел вверх, убитый горем Охотник открутил над могилой Жизели несколько обязательных фуэте, и Тонда с Франтишеком величественным движением подняли свои электрические метелки. В ту же минуту за тюлем с аппликациями деревьев и кустов заплясали светлячки. Они устремлялись то вверх, то вниз и сшибались друг с другом в движении, столь же беспорядочном, как движение инфузорий под микроскопом. Охваченный ужасом Охотник танцевальным шагом поспешил убраться за кулисы, а зрительный зал, будто сад под дождем, зашелестел аплодисментами. Тонде с Франтишеком давно пора было погасить волшебные метелки и исчезнуть с ними в реквизиторской, но они, будто сговорившись, продолжали вершить свой сверкающий хоровод. Невидимые в черных рабочих халатах, они отвешивали поклоны такой же невидимой публике, и Тонда Локитек шептал во тьме:

— Эти овации наши, они предназначаются только нам с тобой, Ринго!