Дела закулисные

И только Франтишек не делал никаких попыток проникнуть в тайну своего друга. Если у Тонды появлялась необходимость поменяться сменой — Франтишек удовлетворялся ссылкой на какие-то неотложные дела. Так случилось и в день премьеры «Жизели» — балета, с точки зрения монтов, непритязательного. О том, что на этот самый вечер пришелся концерт Тондиной консерваторочки, Франтишек, конечно, знать не знал и не любопытствовал.

Франтишеку достаточно было понять, что Тонде нужна помощь, чтобы тут же, не раздумывая натянуть уже скинутую было спецовку, отказаться по телефону от какой-то тягомотной встречи с бывшими однокашниками и остаться в театре.

— У тебя что-то намечено? Какая-то посиделка? — спросил Тонда Локитек, услыхав из душевой телефонный разговор, но Франтишек только рукой махнул: не стоит, мол, разговоров.

— Слышь, ты, — сказал Тонда Локитек в необычном для него смятении, — у меня тут с семи до восьми кое-какие дела. Самое большее до полдевятого. К девяти ворочусь. Вместе сработаем светлячков, а потом — ступай себе.

И Франтишек ответил:

— Как знаешь, мне не к спеху.

Первый акт балета прошел без сучка без задоринки. Франтишек, примостившись в проходе на прихваченном в раздевалке стуле, весьма скептически поглядывал на все эти пируэты, па-де-де и прочие кренделя, что выделывали на сцене глупышка Жизель, изменник Принц и ревнивый Охотник. Строго стилизованная балетная красота его не трогала, балет его душой не владел. Грацию, легкость и воздушность движений он видел через призму судорожных усилий и крайней усталости балерин и танцовщиков, чего, по его мнению, в искусстве быть не должно.

Зато Тонда Локитек покидал сегодня здание театра с тяжелым сердцем. Его душили бурные предчувствия и галстук, надетый в ближайшем подъезде. По дороге в «Общественный дом» ему пришлось сделать три остановки — в гриль-баре «У красного орла», в винарне «У пороховой башни» и в бистро, том, что напротив кафе «Париж», где при помощи двойной порции рома он попытался приглушить робость, чтобы впервые предстать пред очи многочисленной родни своей возлюбленной, родни состоятельной и без исключения занимающей высокие посты, но тем не менее, как его заранее ободряла Вероника, любящей рабочий класс, хотя и платонически.

Самоутвердившись таким вот манером, с опозданием и не слишком твердой походкой Тонда Локитек добрался до Грегрова зала, где происходило торжество. Вероника, тоже промешкав пятнадцать минут, только-только осушила слезы и уже подняла руки, чтобы извлечь из рояля фирмы «Petroff» первые звуки Концерта Рахманинова. Напряжение в полупустом зале достигло апогея. Тонда Локитек на мгновение замер в дверях и окинул взором публику, поглядывающую на него враждебно и презрительно. Поймав взгляд своей избранницы, счастливый и отчаявшийся, обиженный и любящий, он ощутил, как что-то в нем почти явственно хрустнуло и сломалось, а Верунькины руки на несколько секунд замерли в воздухе, словно крылья подбитой птицы. Но тут же, упав на черно-белую клавиатуру, разметали автоматной очередью тишину, заряженную статическим электричеством.

Двенадцатиглавый семейный дракон, оккупировавший весь седьмой ряд, выпрямив напрягшиеся спины, застыл, подобно мораванам у стен летнего дворца «Гвезда», и, дрогнув вдруг, как от электрического разряда, глаз с Тонды, однако, не спустил. Из его полуоткрытых пастей вырвалось пламя.

Тонда, конечно, святым Георгием не был, он был всего лишь бродячим рыцарем Ланцелотом, потерявшим коня, и стремился во что бы то ни стало избегнуть прямой стычки с более сильным врагом. Поэтому он отвел взгляд от дракона, за спиной которого, подобно змеиным яйцам, там и тут темнели островки учеников и профессоров консерватории, а также случайных посетителей, и храбро двинулся прямиком в первый ряд, зияющий, как и пять последующих, пустотой. Тонда остановился только в середине ряда и сделал жест в сторону рояля, подобный жесту царствующего главы семейства, собравшегося за ужином. Провинциализм и затхлый запах нафталина сбились в воздухе в особо взрывчатую смесь.