Дела закулисные

— Не иначе, кто-то хорошо постарался, — подозрительно протянул Тонда Локитек, услыхав страшную весть, — ведь я, как совместно проживающий, там законно прописан, и жилплощадь автоматом переходит ко мне. А я могу поселить, кого пожелаю. Но райсовет может тебе в просьбе отказать. Тогда всему конец. Идиотские козни. Я в Худфонде не состою, но разве можно считать этот подвал такой уж завидной мастерской, чтоб на нее вдруг позарился Союз художников? Да там же темно. Лезет кто-то, кто в курсе дела и гребет под себя. Но будь спок, я этого добродетеля вычислю!

И Тонда Локитек отправился в соответствующий отдел райсовета, где за одну лишь улыбку и зыбкое приглашение вместе отужинать получил от блондинки на должности референта, почему-то не пользующейся успехом, копию анонимного письма с многочисленными грамматическими ошибками, где сообщалось о незаконном проживании Франтишека Махачека в мастерской. Более того, аноним ставил в известность, что мастерской добивается известная творческая личность, обладатель многочисленных дипломов и почетных грамот Станислав Легецки, интересы которого блюдет не только Худфонд, но и некий более ответственный товарищ… Впрочем, на последнее обстоятельство прелестная референтка лишь тонко намекнула.

Пан Легецки, обладатель дипломов, деляга и жук, Тонде был хорошо известен. В Праге он был личностью популярной, чему способствовала соответствующая рубрика в периодической печати — а именно «Судебная хроника». Кроме того, Тонде был известен и другой род коммерческой деятельности пана Легецкого: фарцовка или, если вам угодно, поинтеллигентней — спекуляция тряпками. И валютой. А поскольку на театр, включая и личную жизнь его сотрудников, в последнее время обрушилось множество анонимных писем, как две капли воды похожих одно на другое и на ту копию, которую Тонда заботливо спрятал в нагрудный карман, выявить предполагаемого автора особой сложности не представляло.

Тонда Локитек не колеблясь пошел по следу Ады Горского и шел по его пятам с упорством малайского тигра, преследующего отбившуюся от стада и ничего не подозревающую овцу. Тонда лишь ждал подходящей минуты, чтоб нанести сокрушительный удар.

Его час настал ровно через неделю после учредительного собрания ССМ, к которому Франтишек так тщательно готовился. В критический вечер Мастер Кокеш после долгого перерыва снова напился до положения риз. Судьба на сей раз распорядилась дать ему роль не барона Крюга в «Белой болезни», а роль Джильберта Фолиота, епископа Лондонского, в «Томасе Беккете», спектакле роковом, который словно громоотвод притягивал к себе все недоразумения, катастрофы и срывы, какие только могут случиться на сцене. Богумил Кокеш примчался в театр аллюром три креста прямохонько из винарни «У лисички-сестрички». Более того — алкогольное возбуждение позволило ему достаточно гладко одолеть ступеньки, ведущие от проходной к его гримерной на втором этаже. Профессиональные навыки помогли переодеться. Но когда, уже облаченный в епископское одеяние, он опустился в кресло, последние звездочки коньяка «Совиньон» померкли, и Мастер Кокеш уснул прежде, чем изумленная гримерша успела притронуться к его багровой физиономии.

Сразу же после поднятой ею тревоги в гримерную набились люди. Суетился помреж, ведущий в тот вечер спектакль, и пан Пукавец с паном Пароубком, исполнители заглавных ролей, врач и прорва любопытных, унюхавших скандал. Этих колотила и била дрожь вожделения.

— Что будем делать, доктор? — восклицал в отчаянии помреж.

— Могу сделать укольчик, — предложил приглашенный врач, в своем цивильном костюме скорее похожий на адвоката, специализирующегося по разводам. — Но я его знаю, раньше чем через полтора часа нам его не воскресить.

— Это же катастрофа! Конец! — констатировал помреж. — Придется нам отменять спектакль.

Тут пан Пукавец, исподтишка наблюдавший за происходящим, глухо кашлянул, привлекая к себе внимание, и сказал:

— Никакой отмены спектакля! — И все разом почувствовали, что это говорит сам Томас Беккет, канонизированный архиепископ Кентерберийский. — Мы с Миланом изобразим все в лучшем виде вместо него. Надо только в нужный момент подать его на круге вместе с мебелью на сцену, поудобнее устроив в кресле.

Таким образом, благодаря необычной, можно даже сказать революционной, идее пана Пукавца, после непродолжительной дискуссии, завершившейся полным единодушием, Мастер Кокеш превратился в абсолютно недееспособный объект, которым манипулировали, как хотели. Он, словно призрак, выныривал вместе с декорацией из-за кулис и, неподвижно восседая в кресле, как фарфоровый Будда, выезжал на вращающемся круге в свет рефлектора. Глаза его были закрыты, чего, естественно, никто видеть не мог, ибо он сидел в своем кресле, развернутый к публике спиной, и даже время от времени кивал во сне головой вслед репликам, которые пан Пароубек с паном Пукавцем бросали в зал вместо него.

Старейшина драматической труппы, народный артист Эмиль Слепичка в золотом архиепископском облачении, с митрой на голове, слабеньким голоском промолвил: