Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Разогнав эту тучу, Красовский проявил себя как блестящий детектив. Его можно назвать настоящим виртуозом судебной экспертизы. (Сама эта область была развита в дореволюционной России, где химики изобрели способы выявлять следы крови и некоторых ядов, применяемые по сей день.) Красовский отличался необычайной наблюдательностью. Он мастерски вел допрос. Ростом выше среднего, добродушный с виду, голубоглазый, с пышными усами, неторопливый, он умел разговорить людей — как простой народ, так и преступников. К тому же он был хитер и бесстрашен, умел настоять на своем. Когда сыщики обнаружили драгоценности, предположительно принадлежавшие Островским, в доме известного вора, один Красовский сомневался в его причастности к убийству. Он доказал, что гравировка на драгоценностях была подделана мстительным преступником (не имевшим отношения к убийствам), чтобы подставить своих врагов. В городе с самым высоким в Российской империи уровнем преступности, где два из трех преступлений оставались нераскрытыми, Красовского считали героем, поскольку он выследил и поймал четырех убийц, в том числе одного психопата, признавшегося в еще десяти убийствах и хваставшегося умением заколоть человека, почти не пролив крови.

Красовский, несомненно, заслуживал того, чтобы его назначили не просто «исполняющим обязанности». Но, как часто бывало в ту эпоху, его необычайный талант не был вознагражден. На постоянную должность начальника Киевского сыскного отделения назначили Евгения Мищука, служившего в Петербурге и явно сумевшего там втереться в доверие. Теперь Мищук безнадежно запутал расследование убийства Андрея Ющинского, и Красовского вызвали — почти из изгнания — вести сыск по делу, которому вскоре суждено было стать самым скандальным в ту эпоху.

В этот деликатный момент — после промаха с арестом родных мальчика и на фоне провокационной антисемитской пропаганды — государству потребовался политически благонадежный профессионал с безупречной репутацией. К Красовскому благоволил и Союз русского народа. Чаплинский, прокурор палаты и главный сторонник «ритуальной» версии, решил, что более подходящего человека не найти. Правда, Чаплинский был назначен в Киевскую судебную палату всего за два месяца до этих событий и толком не знал Красовского; ему нужен был тот, кто сделает, как скажут. В этом отношении назначение Красовского оказалось катастрофической ошибкой.

Красовский неохотно взялся за новое задание. Годом ранее, когда ему пришлось уступить Мищуку должность начальника киевской сыскной полиции, он спокойно обосновался в провинциальном Ходоркове, на месте своего нового назначения. Он настороженно отнесся к приглашению взяться за еще одно громкое дело, усвоив по опыту, что, «кроме интриг и неприятностей со стороны сослуживцев и вообще со стороны окружающих», он ничего от этого не получит. Тревожные предчувствия подтвердились. Лядов, петербургский чиновник, присланный в Киев для пересмотра дела, настоял на том, чтобы участие в расследовании Красовского держали в секрете. Никто не собирался сообщать Мищуку, что тот фактически отстранен от дела. Красовский понимал, что Мищук тем не менее узнает, чем занят давний соперник, и, возможно, попытается отомстить. Усложняло ситуацию и то, что корпус жандармов — тайная полиция, уполномоченная производить аресты без формальных обвинений, — вела собственное расследование. В течение нескольких месяцев вокруг дела образовался клубок интриг и козней.

* * *

Владимир Голубев нашел подходящую кандидатуру на роль подозреваемого в начале мая: его выбор пал на приказчика зайцевского кирпичного завода Менделя Бейлиса. Правда, через несколько дней следствие потеряло интерес к «жиду Менделю», как называл его Голубев. Получив наводку от Голубева, Фененко осмотрел завод Зайцева и прилегавшую территорию, но ничего там не обнаружил, в том числе подвалов, о которых упоминал Голубев. Фененко раздражала манера Голубева являться к нему в участок без предупреждения и разглагольствовать о евреях, крови и убийствах. Однако Лядов настаивал на том, чтобы к Голубеву относились с уважением и давали ход всем его «подсказкам». Одиннадцатого мая, докладывая министру юстиции о положении дел, Чаплинский упомянул подозрения, касавшиеся Менделя, но отметил:

…Все допрошенные за последние дни свидетели не дали никакого существенного материала к раскрытию этого преступления.

Четырнадцатого мая 1911 года, когда Лядов отбыл в Петербург, «Русское знамя», газета Союза русского народа, в отчаянии вопрошала читателей: