Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Оказавшись под стражей, Федор, что неудивительно, снова стал указывать на своего зятя Луку. Более неожиданным оказалось другое заявление Федора. Он сообщил Красовскому, что нашел ценного свидетеля, которого упустили следователи: человека, видевшего кого-то похожего на Луку возле пещер в то утро, когда убили Андрея. Как ни удивительно, Федор говорил правду, полиция нашла подтверждение его словам.

Федор отыскал свидетеля, печника, несколькими неделями ранее. Тот рассказал о человеке, которого видел 12 марта в семь утра по дороге на завод Зайцева, куда шел на работу. Рассказ этот быстро распространился по всему лукьяновскому муравейнику и дошел до ушей Натальи, тетки Андрея, передавшей слух брату. Печника знали только по прозвищу — Лапочка, — но вскоре Федор его нашел. На самом деле его звали Василий Ященко; он подтвердил полиции, что 12 марта видел неподалеку от завода Зайцева человека, показавшегося ему подозрительным.

Федор, найдя свидетеля, указывавшего, как он полагал, на виновность зятя, предпочел оставить эти сведения при себе — исключительно ради собственной выгоды. Полицейские, записавшие показания Федора, отметили:

Он розыски свои прекратил и решил молчать о своих догадках, рассуждая таким образом, что убитого мальчика не вернешь, а арест [Луки] Приходько неблагоприятно отразится на материальном положении семьи, содержать которую пришлось бы ему, Нежинскому.

Теперь, когда Федор понял, что его самого вот-вот обвинят в убийстве, найденный свидетель открывал ему дверь на свободу.

Как бы главному прокурору Чаплинскому ни хотелось найти в этом деле еврея или евреев, он не мог не считаться с подозрениями прославленного детектива. В начале июня он неохотно сообщил министру юстиции, что рассказ Нежинского может оказаться правдой. Колебания Чаплинского, возможно, объясняются и другим обстоятельством. Шестого июня отец Александр Глаголев, киевский профессор и ведущий христианский специалист по вероучению и ритуалам иудаизма, к которому Чаплинский обратился месяцем ранее, представил экспертное заключение. Отец Александр признал наличие «свидетельств ненависти евреев к неевреям в Талмуде», но полностью опроверг обвинение евреев в ритуальных убийствах. Как и присутствовавшие на совете, созванном Фридрихом II, императором Священной Римской империи, после первого такого случая в Фульде, профессор Глаголев отметил древний иудейский «запрет на употребление в пищу всякой крови», подробно оговоренный в Талмуде. Он подчеркнул: «Запрещение пролития человеческой крови и употребления в пищу всякой крови вообще, насколько мне известно, не отменено и не смягчено» никакими еврейскими текстами. Сама идея кровавого ритуала, по словам Глаголева, идет «наперекор известным принципам еврейства древнего и нового».

Он полагал, что благочестивые хасиды менее всего были способны на такое святотатство.

Оборот, который приняло расследование, крайне беспокоил Мищука. Он уже не считал родных Андрея причастными к убийству, но Красовский шел именно по их следу. Не верил Мищук и в то, что в деле замешаны евреи. Мищук был человеком не слишком образованным, в свое время за плохие отметки его выгнали из гимназии. Но утверждение, что убийство совершили евреи, как уверял профессор Сикорский, казалось ему бессмысленным. Как сыщик Красовский значительно его превосходил. Но на данном этапе расследования именно Мищук проявил более тонкое чутье.

В свободной обстановке он расспросил игравших недалеко от пещеры детей, и те рассказали ему о женщине, «у которой много всякого люду шляется… у нее и бывает веселье, песни, шум… родители говорят… что то дом нехороший, что туда не надо ходить… что она тайная гадалка, опасная, что она знает наговоры, путается во всякие дела и что ее все люди боятся и обходят и что… она воровка и душегубка». Еще дети сказали, что женщину «дразнят» Чеберячкой.

* * *

На уголовном жаргоне того времени слово «чибирячка» означало «веселую песню со скандалезным содержанием». Это прозвище рифмовалось с другой кличкой Веры Чеберяк — Сибирячка, — отсылавшей, как видим, к ее криминальным знакомствам и к суровому краю, где ее сообщникам доводилось (или предстояло) отбывать свой срок. Соседи Чеберяк ее опасались. На допросах они называли ее «самой последней женщиной», «темной личностью», «злом».

Чеберяк была вспыльчивой и легко приходила в ярость. Многие истории о ней заканчивались фразой: «Она ударила меня по лицу». Так, к примеру, закончилась ее ссора с соседкой снизу Зинаидой Малицкой, работавшей в винной лавке. Досталось от Чеберяк и другой знакомой — за флирт с мужчиной, которого она считала своим. Но привычка кидаться на людей с кулаками не шла ни в какое сравнение со злодеянием, совершенным ею шестью годами ранее.