История существовала в двух версиях. Расхождения касались времени, к которому она относилась, но суть оставалась той же. Как-то раз Андрей решил прогулять школу и вместе с Женей и еще одним мальчиком отправился к пещерам, чтобы там из веток выстругать себе прутик. Андрею достался самый удачный прутик, более длинный и гибкий, чем у Жени. Женя потребовал, чтобы Андрей отдал ему свой, и мальчики поссорились. Женя заявил: «Если ты не отдашь мне прутик, я твоей тетке расскажу, что ты в класс не пошел, а пришел сюда». А Андрей якобы ответил: «Если ты расскажешь, я напишу в сыскное отделение бумагу, что у твоей мамы скрываются постоянно воры и приносят туда краденые вещи». По слухам, Женя передал слова Андрея матери.
Согласно одной версии, ссора произошла за несколько дней или недель до исчезновения Андрея. Выслушав рассказ Жени, двое из банды Чеберяк якобы сказали, что Андрея надо как-то «успокоить», чтобы он не болтал, а при необходимости и «пришить». Поначалу дальше слов дело не пошло. Затем 9 марта арестовали четверых членов шайки Чеберяк, а еще через день к ней домой с обыском пришла полиция. Шайка разыскивала доносчика, и подозрение пало на Андрея. Когда 12 марта он постучался к Чеберякам, чтобы позвать Женю, Чеберяк и ее банда воспользовались случаем разделаться с ним.
По другой версии, мальчики поссорились в то самое утро, когда пропал Андрей. Члены шайки могли заподозрить, что, раз Андрей грозится на них донести, он, скорее всего, это уже сделал. Когда Женя убежал домой, Андрей снова отправился к нему вместе со своим прутиком, желая, возможно, помириться с товарищем. Там его уже поджидали.
Красовский поручил своим подопечным вести в Лукьяновке расспросы в надежде обнаружить мальчика, который рассказывал эту историю, но безуспешно. Версия звучала вполне правдоподобно, хотя Андрей был здесь ни при чем: в документах полиции указано имя осведомителя, сообщение которого послужило поводом к обыску 10 марта: Евгений Мифле, брат Павла, слепого любовника Веры Чеберяк. Семейство Мифле стремилось во что бы то ни стало засадить Чеберяк за решетку. Однако обыск в этом отношении ничего не дал.
Через несколько часов после ареста Чеберяк неожиданно отпустили. Возмутительное обращение со стороны начальника киевской сыскной полиции, вероятно, укрепило ее в решении для восстановления своего «доброго» имени обратиться к царю. Николай II чрезвычайно серьезно относился к тысячам прошений, которые получал от рядовых подданных, просивших его о милости и вмешательстве; еженедельно он тратил по несколько часов, просматривая их лично. Николай дорожил этой обязанностью: беря в руки одно прошение за другим, он чувствовал, как оживает исконная мистическая связь между царем и его народом.
Визита Николая II в Киев ждали уже через четыре дня. Среди обрушившихся на Чеберяк бесчисленных неприятностей приезд императора, несомненно, представлялся ей неслыханной удачей, и она не собиралась упускать такой шанс.
Генерал Курлов уже прибыл в Киев, чтобы проследить за принятием мер предосторожности перед приездом царя. Несколькими месяцами ранее он спас киевских евреев от погрома, грозившего им после убийства Андрея. Его задачей оставалось предотвращение беспорядков в городе, но прежде всего он отвечал за безопасность государя. Правда, Курлов внезапно занемог — слег с радикулитом, и пользовал его некий Бадмаев, который лечил всех какими-то травами и снадобьями и который при дворе составлял конкуренцию Распутину.