Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Год завершился событием, которому суждено было изменить ход дела. Тридцать первого декабря 1911 года Красовского внезапно уволили с должности в полиции Ходоркова — якобы за превышение полномочий. В вину ему вменялся тот факт, что несколькими годами ранее он без достаточных оснований задержал крестьянина по фамилии Ковбаса. Враги Красовского не удовлетворились тем, что сыщик спокойно вернулся к прежней жизни; чиновники, продвигавшие «ритуальную» версию, задались целью лишить его средств к существованию и доброго имени. Акты мести следовали один за другим, но, что касается данной меры, она привела к противоположным результатам. Первоначально у Красовского не было намерения снова вмешиваться в это тягостное дело, но теперь он почувствовал себя обязанным возобновить расследование: вернуться в Киев и восстановить свою честь, назвав имена убийц Андрея Ющинского.

«Кто силен?»

Четвертого января 1912 года, когда шла седьмая неделя одиночного заключения Бейлиса, надзиратель открыл дверь его камеры и велел ему собираться. Его хотел видеть следователь, и на встречу со следователем Бейлиса должны были отвезти в здание суда.

В Киеве стояли суровые морозы. Идя по улицам в рваных башмаках с дырявыми подметками, Бейлис обморозил ступни, и так уже покрывшиеся язвами. В кабинет Фененко он вошел хромая, чтобы узнать, что следствие почти завершено. Бейлис был преисполнен надежды. Он понимал, что менее всех подходит для обвинения в «ритуальном» убийстве. Во время краткого допроса он так объяснил это Фененко: «Я совершенно нерелигиозный еврей и по субботам всегда работаю. В синагогу не хожу и только один раз в году на судный день я бываю в синагоге». Когда его повели обратно, как он позднее вспоминал, в свою камеру он вернулся «с обмороженными ногами… и радостью в сердце».

Фененко, однако, был возмущен ходом событий. Завершив все формальности и в последний раз допросив Бейлиса, 5 января 1912 года Фененко подписал последнюю страницу в пачке бумаг со свидетельскими показаниями и отчетами и отослал документы прокурору. Ни один здравомыслящий и честный прокурор не предъявил бы человеку обвинения на основании подобных материалов, но Фененко уже понимал, что проиграл борьбу с приверженцами «ритуальной» версии, и у него не оставалось иного выбора, кроме как позволить машине уголовного правосудия запустить в действие следующий механизм.

Десятого января Марголину сообщили, что его клиенту вскоре предъявят официальное обвинение в убийстве Андрея Ющинского. Марголин считал, что защита должна сделать все возможное, чтобы опровергнуть доводы обвинителей и даже предотвратить составление обвинительного акта. Но лидеры киевской еврейской общины не желали предпринимать иных действий, кроме издания научных трактатов, оспаривавших утверждения о ритуальных убийствах у евреев. Марголина их бездействие удручало; он презирал этих робких людей, которые так боятся обвинений во «вмешательстве» и «подстрекательстве», что и пальцем не пошевелят, чтобы прекратить дело, угрожавшее всем евреям Российской империи.

Но что мог предпринять сам Марголин? Молодой поверенный прибег к единственному имевшемуся у него средству — помощи своего неуклюжего друга-журналиста Степана Бразуль-Брушковского. Марголин предложил Бразулю пойти в полицию и изложить свою версию, основанную на рассказах Веры Чеберяк, то есть ту, где в качестве подозреваемых в убийстве Андрея фигурировали ее бывший любовник слепой Мифле и другие. Марголин был уверен, что Бразуль заблуждается. В отличие от Бразуля, он видел в Чеберяк не просто источник информации, но непосредственную участницу преступления. Однако он полагал, что, побудив Бразуля к действию, привлечет внимание к Чеберяк, а там кто-нибудь переполошится, возникнет неувязка, и настоящие убийцы сами себя выдадут.

Восемнадцатого января Бразуль принес следователю Фененко заверенное им письменное показание Веры Чеберяк и поместил в газетах заметку о ее заявлении о том, что убийство совершила воровская шайка, куда входили Мифле, отчим Андрея, его дядя и другие, и что от него избавились, опасаясь, что мальчик станет болтать о совершенных ими преступлениях. Версия Бразуля казалась абсурдной всем, кроме него самого, и никак не помогла затормозить процесс возбуждения дела против Бейлиса. И все же своеобразный эффект этот холостой выстрел дал: он всколыхнул материнский гнев. Когда Мария Мифле услышала, что женщина, изувечившая ее сына, посмела обвинить его в убийстве ребенка, она твердо решила отомстить. Мария располагала сведениями, грозившими отправить Веру Чеберяк за решетку, и теперь намеревалась ими поделиться с полицией.