Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Павел, сын Марии, не так давно посвятил мать в одну тайну. Когда бывшая любовница сопровождала его во французское консульство, где ему должны были назначить пособие по инвалидности, он заметил, что она выбрала кружную дорогу. Он спросил, почему, и Чеберяк призналась, что в прошлом году в марте ее арестовали за продажу магазину краденых часов с цепочкой. Ей с трудом удалось бежать из полицейского участка, назвав вымышленное имя. Опасаясь, как бы ее не узнали, Чеберяк старательно обходила магазин стороной. Через три дня после публикации версии Бразуля Мария Мифле отправилась в полицию. Двадцать пятого января Чеберяк арестовали, вызвав госпожу Гусину, владелицу часового магазина, узнавшую в ней ту самую «жену полковника Иванова», которая продала ей краденые вещи. Несколькими неделями ранее Чеберяк обвинили в еще одном преступлении — обмане местного бакалейщика. Впервые с тех пор, как шесть лет тому назад она выжгла серной кислотой глаза Павлу Мифле, Вере Чеберяк всерьез светило тюремное заключение.

Марголин был доволен. Как он и надеялся, история Бразуля заставила полицию вновь заняться Чеберяк. А это, как он полагал, только к лучшему.

Тридцатого января Бейлису в зале суда вручили копию обвинительного акта. Он был счастлив бросить взгляд на присутствовавших при этом жену и детей, которых не видел уже полгода, и, хотя ему не разрешили с ними поговорить, помахал им рукой.

Суд назначил дату разбирательства — 17 мая. Ждать оставалось еще долго, теперь Бейлис мог осмысленно считать дни. А главное — Марголин добился для него еженедельных свиданий с родными.

Когда Бейлису предъявили официальное обвинение, его адвокаты наконец смогли действовать от его имени, подавая прошения, ходатайства и списки свидетелей защиты. Марголин навестил Бейлиса в тюрьме и заверил, что все знают о его невиновности, а обвинительный акт только подкрепляет эту уверенность. Обвинительный акт и в самом деле получился жалким и неубедительным, местами даже комичным в своей непосредственности («[Свидетельница] Ульяна Шаховская в пьяном виде рассказала…»). В него вошли и показания Василия Чеберяка с историей о том, как однажды приказчик Бейлис якобы прогнал Женю и Андрея с территории зайцевского кирпичного завода. И рассказ осведомителя Козаченко о том, как подсудимый предлагал ему некое вознаграждение от лица еврейской нации, если он отравит Лягушку и фонарщика. Сделанное Козаченко признание, что он все выдумал, естественно, было проигнорировано.

Самым примечательным в обвинительным акте было то, что там вообще не говорилось о ритуальном убийстве, хотя содержалось утверждение профессора Сикорского, что убийство сопровождалось «медленным обескровлением» и «источением крови», которые и объявлялись «целью» преступления. Более того, в обвинительном акте безо всякого повода упоминалось, что Бейлис прежде принимал участие в приготовлении мацы для семьи Зайцевых и что его отец был религиозным хасидом. Было похоже, что обвинение предпочло избегать прямого упоминания ритуального убийства, чтобы присяжные, что называется, читали между строк. В апреле суд даже возражал против выслушивания экспертов по иудаизму на том основании, что обвинение не носит религиозного характера. Однако всего через несколько месяцев обвинители изменят свою тактику, вознамерившись полностью воскресить средневековый миф и учинить суд над самой еврейской религией.

Когда Бейлису предъявили официальное обвинение, «студенту Голубеву» оставалось лишь выражать недовольство тем, что кончину отрока-мученика не оплакивают с подобающей торжественностью. Накануне годовщины убийства небольшая — около тридцати человек — группа черносотенцев под внимательным приглядом полицейских собралась у могилы Андрея. Собрание прошло тихо: опасаясь подстрекательства к антиеврейскому насилию, власти запретили произносить речи. Двенадцатого марта в Софийском соборе без происшествий отслужили панихиду по Андрею. Все это чрезвычайно раздражало Голубева. Поминальные службы казались ему формальностью; скорбеть должен был весь город. Услышав, что в тот же вечер одна националистическая организация устраивает бал, Голубев явился туда и принялся громко упрекать танцующие пары за веселье в такой день. Пришлось позвать полицию, и его выпроводили из зала. До того времени, когда обвинению пригодится любительское расследование Голубева и его истерический гнев, он будет оставаться в тени.

Ни один полицейский чиновник любого ранга даже не пытался сделать вид, что всерьез воспринимает Менделя Бейлиса как подозреваемого.