Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

В июле Бейлиса известили, что новая дата суда наконец назначена — 25 сентября. Тем временем четверо его потенциальных спасителей — главные свидетели защиты — переживали тяжкие времена. Оставшемуся без работы Красовскому не на что было содержать семью. Хотя его оправдали по всем пунктам предъявленных обвинений, он получил выговор за «несоблюдение некоторых формальностей» при задержании крестьянина Ковбасы. Красовский арестовал этого человека за принадлежность к нелегальной политической организации, и его действия были правомерными — по крайней мере с точки зрения тогдашнего российского законодательства. Но даже тот факт, что впоследствии полиция вновь арестовала Ковбасу, не изменил положения Красовского, которому запретили вернуться на службу.

Над журналистом Степаном Бразулем-Брушковским висело обвинение в оговоре Веры Чеберяк, в случае признания вины грозившее ему тюрьмой. Правда, власти отложили суд над Бразулем до окончания разбирательства по делу Бейлиса. В конце концов, Бразуль мог выйти из него победителем, а его победа бросила бы тень на главную свидетельницу обвинения. Понадобилось время, чтобы найти некое абсурдное обвинение, чтобы унизить Бразуля перед судом: властям донесли, что в киевском городском саду при исполнении «Боже, царя храни» Бразуль якобы первые два раза встал, а на третий остался сидеть. Бразуля обвинили в оскорблении величества и приговорили к году крепости, куда сажали политических преступников.

Анархист Амзор Караев, арестованный в июле 1912 года, был приговорен к пяти годам ссылки в далекую сибирскую деревню, более чем в пяти с половиной тысячах километров от Киева. Он показал под присягой, что сводный брат Веры Чеберяк Петр Сингаевский признался ему в причастности к убийству Андрея Ющинского. Защита воспользовалась правом вызвать Караева в суд как свидетеля, и власти обязаны были его доставить. Но 30 августа Караев отправил Красовскому письмо, сообщая, что обвинение наверняка предпримет все, чтобы помешать ему давать показания на процессе. Он намеревался незаконно покинуть место ссылки. В царской России бежать из ссылки не представляло большого труда. И осуществить побег было бы куда проще, если бы Караев не написал человеку, находившемуся, как можно было догадаться, под пристальным надзором полиции. (Порой создается впечатление, что Караев был не вполне в здравом уме.) Надо ли говорить, что его письмо к Красовскому перехватили, а самого Караева арестовали за планируемый побег.

Только Махалин, вместе с Караевым пытавшийся выудить у Сингаевского признание, отделался легко, вовремя уехав из Киева. После смерти деда он получил скромное наследство, позволившее ему перестать давать уроки и готовить себя к оперной карьере, щеголяя во франтоватых костюмах, к которым имел слабость.

Процесс

Около полудня 25 сентября 1913 года Мендель Бейлис в сопровождении конвойных вошел в зал суда — длинное помещение с большими окнами с одной стороны, достаточно просторное, чтобы в нем могли разместиться двести человек. За судейским столом, задрапированным малиновой тканью, сидели четыре человека в мантиях, один из них — с величественной седой бородой, разделенной посередине на две пушистые пряди. Наверху, на галерее, за маленькими пюпитрами, теснились около полусотни русских и иностранных журналистов, которым посчастливилось получить пропуска.

«Вряд ли сыщется место на земном шаре, где живут люди, умеющие читать и получающие газеты, и где бы не знали о деле Бейлиса или были равнодушны к нему», — отмечал Владимир Дмитриевич Набоков, видный либеральный деятель и оппонент режима, писавший о процессе для газеты «Речь».

Суд над Бейлисом проходил публично, и на него приехали представители ста пятидесяти новостных агентств, по большей части зарубежных. Чтобы справиться с возросшим потоком сообщений, на телеграф пришлось нанять еще сорок служащих и наладить новые линии, но здание суда не было рассчитано на такой наплыв посетителей. Акустика в зале была плохой, помещение, несмотря на электрические вентиляторы, плохо проветривалось. В любую погоду находиться здесь было тяжело, во время процесса свидетели неоднократно теряли сознание. Заседания продолжались по двенадцать — четырнадцать часов семь дней в неделю, с единственной передышкой в воскресенье, когда объявляли перерыв на полдня.

Появившись на первом заседании, Бейлис обменялся несколькими словами со своими поверенными (ему уже рассказали, что его защищают лучшие адвокаты страны), затем опустился на скамью подсудимых, расположенную справа от судейского стола, перпендикулярно ему, и посмотрел на присяжных, сидевших напротив на другом конце зала. Это были в основном простые крестьяне, стриженные под горшок, иные даже в подпоясанных кушаками кафтанах.