Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Состав присяжных ошеломил либеральную прессу: в Киеве, университетском городе, такой состав был делом неслыханным. Семеро присяжных были официально записаны как «крестьяне». Двое — «мещане» (категория, к которой принадлежал и сам Бейлис), то есть, по сути, простые рабочие. Еще трое — «чиновники» (под это определение подпадали почти все государственные служащие, занятые канцелярской работой).

Было очевидно, что состав присяжных подобран тенденциозно. Явных признаков подтасовки при наборе присяжных обнаружить не удалось, зато достоверно известно, что, когда полный состав присяжных определился, министр внутренних дел Н. А. Маклаков распорядился установить над всеми потенциальными присяжными надзор тайной полиции. Когда двенадцать присяжных были окончательно отобраны и изолированы от общения с посторонними в здании суда на все время процесса, по распоряжению министра внутренних дел к ним были приставлены тридцать три агента — некоторые были переодеты местными служащими, — чтобы пристально наблюдать за присяжными и слушать их разговоры.

Команда адвокатов Менделя Бейлиса, блистательное собрание прославленных юристов, состояла из пяти человек, работавших безвозмездно. Возглавлял команду единственный еврей Оскар Грузенберг. Роль лидера не вполне отвечала его темпераменту. Грузенбергу неоднократно угрожали дисциплинарными взысканиями за пререкания с прокурорами и судьями, а однажды он написал резкое письмо, где оскорбительно отозвался о министре юстиции, зная, что полиция вскроет и прочтет это послание, адресованное заключенному. Коллеги в один голос признавали, что Грузенберг бывал вспыльчив и деспотичен, но его талант адвоката не подлежал сомнению, к тому же он — один из немногих — уже сталкивался в своей практике с делом, в котором фигурировало подозрение в попытке совершить ритуальное убийство: за десять лет до дела Бейлиса он успешно защитил Давида Блондеса, парикмахера из Вильны.

Перекрестный допрос на процессе предстояло в основном вести Оскару Грузенбергу и Николаю Карабчевскому — последний был не просто выдающимся адвокатом, но всероссийской знаменитостью: в частности, он был адвокатом Егора Сазонова, убившего министра внутренних дел Плеве. Его темпераментная речь спасла Сазонова от петли: казнь заменили пожизненной каторгой. Карабчевский держался как романтический герой и был окружен поклонницами, которые приходили на суды с его участием как в театр. Выдающийся адвокат прославился как виртуоз мелодраматической риторики, покорявшей образованных судей и начитанных присяжных, хорошо знакомых с русской и мировой литературой. Однако теперь, чтобы склонить присяжных на свою сторону, Карабчевскому явно следовало отказаться от присущего ему стиля.

Третьим адвокатом был Александр Зарудный, небольшого роста бородатый пятидесятилетний мужчина непримечательной внешности, который вместе с Грузенбергом защищал членов революционного Петербургского совета рабочих депутатов 1905 года, в том числе его руководителя Льва Троцкого. Грузенберг считал лучшие речи Зарудного блестящими, пусть и неровными, а Карабчевский сравнивал его аргументацию с движениями шахматных фигур, перескакивающих несколько клеток, так что слушателям приходилось прилагать усилия, чтобы восстановить ход мыслей оратора.

Из Петербурга должен был приехать, вероятно, самый яркий адвокат-интеллектуал В. А. Маклаков, брат министра внутренних дел, известный как защитник революционеров и представлявший в Думе партию кадетов. Сорокачетырехлетний Маклаков принадлежал к более молодому поколению адвокатов, предпочитавших строить свои речи в не столь изощренной манере, как старшие коллеги, и говоривших на простом, доступном всем слушателям, внятном языке.

Наконец, еще одним защитником Бейлиса был Д. Н. Григорович-Барский, уважаемый киевский адвокат, часто навещавший своего подзащитного в тюрьме. Отчасти он был лично заинтересован в этом деле. Семью годами ранее он в качестве прокурора тщетно пытался добиться наказания для Веры Чеберяк, ослепившей Павла Мифле. Теперь ему представился случай вновь столкнуться с ней в суде и пусть не вынести приговор, но хотя бы заявить о ее причастности к еще более страшному преступлению.

Обвинение состояло из куда менее ярких фигур. Формально прокурор был один — О. Ю. Виппер. Худой, напряженный, юркий, Виппер занимал пост товарища прокурора Петербургской судебной палаты.