Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Затем настал черед Марголина. Будучи первоклассным адвокатом, он держался умело. Когда обвинение выясняло обстоятельства его встречи с Верой Чеберяк в декабре 1911 года в Харькове, Марголин ни разу не противоречил себе. Он подготовился и даже указал на ошибки в показаниях Чеберяк (какая на нем была рубашка, каким было расположение комнат в номере, где он остановился и так далее), выигрывая время и отбивая атаку обвинения. Когда его спросили, предлагал ли он Чеберяк сорок тысяч рублей, если она возьмет на себя убийство, Марголин ответил: «Я думаю, что это мог бы сделать только умалишенный».

«Я спрашиваю, да или нет?» — резко переспросил Шмаков.

«Я этим самым и ответил, что нет. Ведь меня пока освидетельствованию о состоянии моих умственных способностей не подвергали», — отозвался Марголин.

Обвинению все же удалось показать, что Марголин кривит душой, объясняя, почему предпочитал сохранить в секрете свидание в Харькове. Марголин неубедительно утверждал, что никогда не «скрывал» этой поездки, а только «умалчивал» о ней. Было очевидно, что он приложил некоторые усилия, стараясь избежать огласки.

Когда председатель вызвал Веру Чеберяк для очной ставки со свидетелем, она заявила, что узнает Марголина, хотя «тогда он гораздо полнее был». Она повторила свою сказку о сорока тысячах, Марголин ее отрицал. Затем, стоя рядом с Чеберяк, Марголин сказал, почему ее поведение можно было объяснить только причастностью к убийству Ющинского. Зачем известная преступница так старается обвинить других, даже не ища никакого вознаграждения? «Так может действовать только тот человек, — утверждал Марголин, — который обороняется от грозящей ему опасности, который отводит подозрение от себя в сторону других лиц, который желает ввести в заблуждение следственные власти». Когда он закончил говорить, Чеберяк молчала.

Утром четырнадцатого дня суда зал был забит так же, как и шесть дней тому назад, когда для дачи показаний впервые должны были вызвать Веру Чеберяк. Предстоял допрос Николая Красовского, бывшего исполняющего обязанности начальника киевской сыскной полиции, бывшего пристава в уездном городе и бывшего сыщика, который вел расследование убийства Андрея Ющинского. Дело Бейлиса принесло Красовскому оскорбления в праворадикальной прессе, уважение — если не дифирамбы — либеральных журналистов и всемирную известность. В Европе и США репортеры изображали его русским Шерлоком Холмсом, раскрывшим преступление. Но у себя на родине Красовский остался без работы и возможности ее найти.

Этот день принес тем, кто пришел поддержать Бейлиса, добрые вести. Князь А. Д. Оболенский, бывший обер-прокурор Святейшего синода, осудил попытки обвинить евреев в ритуальных убийствах, заметив, что использование крови противоречит всему учению иудаизма, и назвал ссылки обвинения на Священное Писание «прежде всего кощунством по отношению к христианству». Накануне греческий король Константин, приняв у себя раввинов из Салоников, осудил миф о ритуальных убийствах и пригласил главу делегации на свою яхту, где сказал ему: «Можете заверить все еврейское население, что в моей стране никогда не найдется места для подобной клеветы». За последние дни с публичными заявлениями против обвинения в ритуальных убийствах выступили и несколько православных священников. Но все внимание в зале суда было сейчас приковано к бывшему сыщику.

Сначала Красовский сообщил, как вел следствие по делу Ющинского, — его рассказ длился около четырех с половиной часов почти без остановки, лишь изредка прерываемый вопросами председателя. Говорил он спокойно, точно, не торопясь. Присяжные, порой слушавшие показания свидетелей рассеянно, на этот раз старались не упустить ни слова. Когда Красовский давал показания, Вера Чеберяк так нервничала, что одному репортеру показалось, что она вот-вот вскочит с места и закричит. Но она всего лишь бегала к окну к графину с водой и залпом пила воду, стакан за стаканом.

Красовский рассказал, с какой неохотой взялся за дело, не сулившее ему ничего, кроме «интриг и неприятностей»; как сначала заподозрил родственников убитого, что и побудило его арестовать отчима Андрея и других членов семьи; как он понял, что ошибся, что родные ни при чем и что, скорее всего, в преступление замешана Вера Чеберяк. После этого открытия Красовскому пришлось бороться с кознями против него самого, так как прокурор Киевской судебной палаты Чаплинский вместе с черносотенцами не давали ему честно вести дело. Он рассказал, как с облегчением вернулся домой в уезд, но по ложным обвинениям его уволили со службы в полиции. Тогда он вернулся в Киев — чтобы «реабилитироваться и это дело довести до конца».

От Красовского присяжные впервые услышали о двух обстоятельствах, указывавших на Веру Чеберяк и ее шайку: «истории с прутиками» и письмах «Христианина». Вместе с «трупом в ковре» и сценой последних минут Жени Чеберяка эти зловещие рассказы легли в основу окутывавших дело Ющинского легенд.