Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Однако Екатерина Дьяконова не только это могла поведать суду. Она сообщила, что имела три продолжительных беседы о деле с таинственным незнакомцем в маске. Их разговоры длились часами и происходили, как следовало из ее рассказа, где-то на улице. Во время одной из таких встреч незнакомец якобы сказал ей, что им надо убить Красовского, жандармского подполковника Иванова и следователя Фененко. Почему человек в маске заговорил с Дьяконовой об этих людях, она объяснить не могла. Карабчевский предпринял отважную попытку несколько сгладить фантастичность ее рассказа. «Случалось вам когда-нибудь видеть тех людей, которые летают на аэропланах или ездят на мотоциклетах?» — с надеждой спросил он. Может быть, незнакомец носил как раз такую маску? Нет, ответила она, это была черная гладкая маска, плотно прилегавшая к лицу и державшаяся за счет шапки с наушниками, которая застегивалась под подбородком.

Затем Дьяконова рассказала, как на следующий день после убийства Андрея Чеберяк попросила Екатерину остаться у нее ночевать. Они спали в одной комнате, и ночью Екатерина просунула ногу в одном чулке сквозь решетку кровати. Она почувствовала, что в углу стоит что-то завернутое в тряпки. На ощупь предмет был совершенно ледяным. Утром загадочный предмет в углу исчез.

Еще Дьяконова заявила, что слышала от Адели Равич о завернутом в ковер трупе, а еще прежде видела его во сне и поделилась этим с Чеберяк, которая якобы стала ей угрожать и требовать, чтобы она молчала.

Слушая девушку час за часом, даже здравомыслящие журналисты чувствовали, что их недоверие постепенно отступает. Один из репортеров признавался: «Странное дело: чем дальше, тем больше ей верили». Другой отмечал, что, пусть рассказанное ею «сплошь из области психоза, близкого к галлюцинациям», производит она «безусловно искреннее впечатление».

Но если молодой женщине в какой-то мере удалось очаровать опытных журналистов, какое впечатление она произвела на присяжных из крестьян, которые могли считать домовых и прочих духов из народных поверий частью повседневной жизни? Может быть, и они проникнутся доверием к ее сказкам. В конце концов, кто докажет, что она лжет?

День шестнадцатый. Все с напряжением ждали показаний молодого революционера Сергея Махалина. Караев и Махалин оба утверждали, что присутствовали при признании Сингаевского в убийстве мальчика, но в суд вызвали только Махалина. Власти позаботились, чтобы Караев, находившийся в сибирской ссылке, не появился в зале суда. Показания Караева огласили на заседании, но убедительность истории зависела только от Махалина.

Грузенберг не знал, насколько Махалин уязвим как свидетель и к каким губительным последствиям может привести его выступление. Адвокат не знал, что Махалин — осведомитель, работавший на два отделения тайной полиции, где его знали под кличками Депутат и Василевский. Если бы это обстоятельство открылось, обвинению ничего не стоило бы выставить Махалина беспринципным наемником. Пока Махалин готовился давать показания, чиновники в правительственных кругах спорили, следует ли разоблачить его и тем самым повысить шансы обвинения.

Умышленное публичное разоблачение агента казалось почти немыслимым. Но гражданский истец и депутат Думы Замысловский, каким-то образом узнав о прошлом Махалина, требовал предать огласке столь ценную для обвинения информацию. Он грозил поставить тайную полицию в неловкое положение, если его требование не удовлетворят. Замысловский сообщил Белецкому, директору Департамента полиции, что в случае неблагоприятного для обвинения исхода дела он на заседании Думы возложит ответственность на тайную полицию, заявив, что ее подкупили. Н. А. Маклаков, министр внутренних дел, ультраконсервативный брат адвоката Бейлиса В. А. Маклакова, тоже настаивал, что Махалина надо разоблачить в суде как секретного агента, от услуг которого годом ранее отказались из‐за махинаций с деньгами, выдаваемыми ему на расходы. (Обвинение в мошенничестве было, кажется, ложным, сфабрикованным ради дискредитации Махалина в суде: в архивах не сохранилось никаких подтверждающих его документов.) Жандармский подполковник Павел Иванов, которому предстояло давать показания через три дня, должен был сделать заявление о секретной деятельности Махалина.

В остальном Махалин оказался настоящим подарком. Хотя не так давно он получил скромное наследство и выглядел франтом, говорил он, по словам Набокова, «с убийственной простотой и находчивостью». В его словах ощущались «убежденность и здравый смысл». Обвинению не удалось его подловить. Более того, Махалин произвел впечатление человека глубоко нравственного. Он рассказал, как в четырнадцать лет ему пришлось наблюдать погром в Смеле, определивший его убеждения. Когда Махалин услышал о деле Ющинского, он понял, какую волну ненависти оно способно поднять. Он задался целью найти настоящих убийц, оправдать невинного и предотвратить массовое избиение.