Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Грузенберг был взбешен. Ни один свидетель не вправе утаивать сведения от суда. Адвокат продемонстрировал свойственные ему порой несдержанность и горячность, которые были на руку его противникам. Намекая, что человек, состоящий на государственной службе, лжет, Грузенберг грубо нарушил этикет и рисковал получить дисциплинарное взыскание. Судья Болдырев объявил перерыв и предупредил Грузенберга, что за еще один такой выпад ему грозят «крайние меры».

Обвинение постоянно возвращалось к вопросу о секретном вознаграждении, полученном Бразулем, Красовским и другими. Рассуждения обвинителей выглядели небезосновательными. Может быть, Марголин или другие состоятельные представители еврейской общины и впрямь снабжали детективов-любителей деньгами? Ведь Красовский и Караев нигде не работали. У Махалина, до получения наследства дававшего частные уроки, не было свободных денег. Бразуль утверждал, что большей частью финансировал это предприятие из собственного кармана, тратя жалованье, которое ему платили как сотруднику газеты, но его заявление не внушало доверия. Откуда они взяли деньги на поездку в Харьков и на то, чтобы водить по ресторанам Веру Чеберяк и сестер Дьяконовых?

Из тех, кто писал о процессе, Набоков, по-видимому, первым вынес решительное суждение по поводу предполагаемого источника средств. «Я считаю, что состоятельные люди среди евреев были не только вправе тратиться на частные розыски, но это было их нравственной обязанностью», — прокомментировал он на следующий день показания Иванова. Если евреи дают средства на розыски, чтобы спасти своего несправедливо обвиненного собрата, «это не только не заслуживает осуждения, а как раз наоборот».

Подполковник Иванов был последним свидетелем, вызванным для выяснения касающихся дела обстоятельств. Далее следовали эксперты, производившие медицинский, психиатрический и богословский анализы. В одном из ежедневных рапортов чиновник Департамента полиции рассуждал: «…Вообще улики против Бейлиса очень слабы, но обвинение поставлено прилично; серый состав присяжных может обвинить ввиду племенной вражды».

На двадцатый день зал суда почти опустел: судьи зачитывали отчеты о вскрытии и длинные, усыпляющие протоколы осмотра вещей. Воцарилась торжественная, как на похоронах, атмосфера. Бейлис, присяжные, представители защиты и обвинения, эксперты сидели почти неподвижно. Степан Кондурушкин, корреспондент «Речи», сравнил заседание с чтением псалтыри над покойником.

…Веки глаз покрыты засохшей глиной, уши и нос целы, наружные слуховые проходы, ноздри и губы покрыты засохшей глиной, рот закрыт, зубы целые…

…Шпагат обмотан кругом вокруг правого лучезапястного сочленения и связан в узел, затем им была протянута левая рука в том же сочленении крестообразным оборотом и затем обе руки стянуты двумя оборотами и завязаны узлом.

…Кальсоны. Детские, белого холста, в синюю полоску. На правом конце пояса имеется одна петля. На левом конце — пуговица отсутствует… Края переднего разреза кальсон пропитаны буро-красным веществом, по-видимому, кровью.

Сравнение с похоронным обрядом было метким: протоколы монотонно читали над останками жертвы. На столе перед судейским местом стоял похожий на гроб ящик с банками, в которых помещались законсервированные органы. Патологоанатомы объяснили, что можно открыть банки для осмотра содержимого: проколотых легких мальчика, печени, правой почки, части мозга и главной цели последних нанесенных ему ударов — сердца.

После двухдневного предисловия слово наконец дали профессору Дмитрию Петровичу Косоротову, судебному медику. Вместе с психиатром Иваном Алексеевичем Сикорским и католическим священником Иустином Пранайтисом Косоротов был вызван, чтобы продемонстрировать ритуальный характер убийства Андрея Ющинского.

После смерти профессора Н. А. Оболонского, который первоначально должен был выступать в роли медицинского эксперта, обвинение обратилось к профессору Косоротову, любезно подтвердившему, что раны Андрея «нанесены с намерением получить возможно больше крови для каких-либо целей», — вывод, которого до него ни один медик не хотел формулировать столь явно. Однако по мере приближения суда Косоротов доставлял обвинению все больше хлопот. Слушание дела, жаловался он, отнимет слишком много времени. Санкт-Петербургский университет, где он преподает, урежет его жалованье. Официальной компенсации, предоставляемой государством свидетелю, ему было недостаточно.