Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Зрители, поддерживавшие Бейлиса, встретили их появление еле сдерживаемым смехом. Вид этих двоих являл собой комически разительный контраст к приписываемой им роли. Элегантно одетых молодых людей невозможно было вообразить в обличье происходивших из «знатного рода» фанатичных хасидов в черных одеждах, какими рисовало их обвинение. Они действительно занимали видное положение, но лишь в том плане, что родились в очень состоятельных семьях. Эттингер, не знавший русского языка и объяснявшийся по-немецки через переводчика, был землевладельцем и купцом. Ландау сочинял оперетки. «Эттингер и Ландау» были яркими образчиками ассимилировавшихся западноевропейских евреев. В Киеве, вне естественной среды обитания, они представляли диковинное зрелище. В России эпохи Николая II еврей мог впитать в себя русскую культуру, как О. О. Грузенберг, но не ассимилировался полностью, поскольку евреи, исповедовавшие иудаизм, попросту не могли стать полноценными членами общества. Эттингер же вырос в стране, где евреи активно участвовали в деятельности самых престижных государственных институтов. Что касается Ландау, он уже уютнее чувствовал себя в Берлине, чем в родном Киеве, где официально не имел права гостить у собственной матери, жившей в модном районе, где евреям, за редким исключением, проживать не разрешалось. (Его мать, вдова богатого купца, обладала таким правом, а он нет.) Приехав в Киев в декабре 1910 года, Эттингер и Ландау оформили в полиции фиктивную прописку, зарегистрировавшись в «еврейских» кварталах, где им дозволено было жить, а на самом деле незаконно проживали у своих родных.

Из показаний Эттингера и Ландау, а также из проверки их паспортов и других документов выяснилось, что, приехав в Киев в декабре 1910 года, оба они уехали в январе 1911-го, за много недель до убийства Андрея. Обвинение потерпело крах: в период, непосредственно предшествовавший преступлению, эти двое никак не могли встретить на своем пути корову Бейлиса, вызвавшую столько споров.

Чувствуя, что у них выбили почву из-под ног, обвинители решили поискать других Эттингеров и Ландау. Вероятно, эти двое — не те, кого суд имел в виду, но у них ведь есть родственники. Защита запротестовала: при желании можно отыскать много Эттингеров и еще больше Ландау. Но обвинение назвало имя Израиля Ландау, и очень скоро выяснилось, что он умер еще в 1903 году. Обвинению снова пришлось растерянно умолкнуть.

Двенадцатый день суда — 6 октября 1913 года — оказался невыносимо скучным. Многие зрители с билетами и даже иные репортеры на несколько часов покинули свои бесценные места. Показания, выслушанные в тот день, были примечательны тем, что напрямую касались вопроса о виновности Бейлиса. Рабочие с завода Зайцева один за другим свидетельствовали, что в день исчезновения Андрея Ющинского работа у них кипела. По территории завода непрерывно сновали люди — таскали кирпичи, кричали, бранились и несли квитанции на подпись Бейлису. Если бы Андрея действительно похитили, это произошло бы средь бела дня, на глазах у десятков свидетелей. К тому же, судя по количеству подписанных квитанций, подсудимый был занят своей работой.

Тринадцатый день суда. О. О. Грузенберг видел, что прогноз, сделанный им два года назад, подтверждается, но собственная правота не приносила ему удовлетворения. До сих пор процесс шел как нельзя лучше для защиты. Обвинение терпело одну неудачу за другой. Но теперь предстоял суд над самой защитой. Грузенберг предвидел такой поворот событий еще в конце 1911 года, когда убеждал своего коллегу Марголина не вести тайного расследования в отношении Веры Чеберяк. Марголин вместе с горе-журналистом Бразулем-Брушковским угодили в сети, расставленные бесчестной женщиной, поведавшей следователям безумную историю о сорока тысячах рублей за признание в убийстве Ющинского. Вместо того чтобы защищать Бейлиса в суде, Марголин, которого вот-вот должны были лишить адвокатского звания, сам был вызван в качестве свидетеля. Грузенберг по-прежнему не терял надежды на благоприятный исход дела, но показания Марголина дали обвинению оружие для ответного удара.

Большую часть дня занял допрос Бразуля. Очевидцы сходились на том, что журналист — бесполезный для защиты свидетель; гражданский истец Шмаков поймал его на многочисленных противоречиях, в которых тот увяз. В. Д. Набоков, отметив «несомненную искренность» Бразуля, добавил, что тот выглядит человеком «не вдумчивым, легковерным», которого легко провести. Куда более резко высказался корреспондент Jewish Chronicle, назвавший Бразуля «честным и толстокожим любителем повсюду совать свой нос, который вообразил себя великим детективом».