Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Грузенберг попросил председателя назвать даты, когда следователь Фененко допрашивал Веру Чеберяк. Покопавшись в бумагах, председатель ответил: 22 апреля, 24 июня, 11 июля, 26 июля и 3 декабря 1911 года. Грузенберг перебил: «Ваше превосходительство, она была еще допрошена тринадцатого сентября».

«Совершенно верно, — подтвердил председатель, — тринадцатого сентября». То есть всего шесть раз.

Грузенберг попросил судью удостоверить поразительный факт: в 1911 году Вера Чеберяк на всех шести допросах показала, что Андрей приходил и звал Женю играть, но тот не пошел. Из материалов дела было видно, что в первый раз она заявила, что мальчики отправились на завод Зайцева, где за ними погнался Бейлис, 10 июля 1912 года — через четырнадцать месяцев после убийства. Едва ли можно назвать совпадением тот факт, что новую версию Чеберяк озвучила через неделю после того, как Бразуль обвинил ее в причастности к убийству.

Упоминала ли она Менделя Бейлиса хотя бы на одном из допросов в 1911 году?

Как следовало из протокола, на одном упоминала — 26 июля, через четыре дня после их одновременного ареста. (Чуть позже на суде вспомнят о том, что поначалу серьезно рассматривали возможность предъявить им обвинение как сообщникам, но Чеберяк отпустили спустя две недели.) Она заявила следователям, что, если вдуматься, приказчик-еврей и в самом деле вызывает подозрения. Сама Чеберяк, по ее словам, не располагала сведениями из первых рук, но Наталья, тетка Андрея, рассказывала, что ей снилось, как евреи закололи Андрюшу!

Не припомнит ли свидетельница, что рассказывала следователю эту довольно странную историю, где и речи нет ни о Жене, ни о «мяле», ни о евреях с черными бородами? «Как будто говорила, — ответила Чеберяк, — но не помню в точности».

Ловушка захлопнулась. Карабчевский, приступив, в свою очередь, к допросу свидетельницы, приложил все усилия, чтобы Чеберяк уже не смогла из нее выбраться. В противовес своим цветистым речам допросы он вел с изящной простотой. Муж Веры Чеберяк, Василий, сообщил, что Женя рассказал ему о евреях, погнавшихся за мальчиками на заводе Зайцева и утащивших Андрея, в тот же день — 12 марта 1911 года. Женя, по его словам, запыхался и дрожал от страха. Говорил ли ей муж об этом? Да, ответила она. И она никак не отреагировала, никому не сказала о случившемся? «Я не обратила на это внимания, — был ответ, — не придала значения».

Карабчевский разумно воздержался от дальнейших расспросов на эту тему, позволив нелепости ответа говорить самой за себя. Даже самый простой крестьянин из присяжных должен был недоумевать: как может мать с таким безразличием отнестись к попытке утащить ее ребенка и к исчезновению его товарища?

Было бы несправедливо подвергать сомнению репутацию Веры Чеберяк как виртуозной лгуньи из‐за неудачного выступления в суде. Зал суда был не ее стихией, к тому же за долгое время она успела насочинять слишком много противоречивших друг другу историй, а все они были записаны, и каждая страница показаний заверена ее же рукой. Она объясняла изменения в своих показаниях не иначе как «я говорила со слов Жени» или «я не помню».

Увидев скромную и робеющую Веру Чеберяк, публика почувствовала себя обманутой. Но через два дня ей представился случай на мгновение увидеть и настоящую Чеберяк — когда ее вызвали для очной ставки с мальчиком Назарием Заруцким, которого, как выяснилось, она в комнате для свидетелей учила, что говорить. Мальчик подтвердил рассказ свидетельницы, сообщившей, что Чеберяк настаивала, чтобы он сказал, что гулял тогда вместе с Андрюшей и Женей, хотя это была неправда. «Смотри мне в глаза… Зачем ты на меня врешь!» — взвизгнула Чеберяк. «Мальчик вдруг съежился, — писал репортер. — Его лицо, маленькое, как яблоко, трусливо замигало и задергалось». Публика наконец увидела женщину, которая привыкла командовать, стращать, запугивать. Защита собиралась было бурно протестовать, но судья Болдырев опередил ее. Как бы он ни симпатизировал обвинению, это было чересчур. «Не смейте запугивать, свидетельница!» — рявкнул он на Чеберяк.

«Мы видели убийцу»

Одиннадцатый день суда над Менделем Бейлисом начался необычайно поздно — в половине первого, чтобы присяжные смогли немного перевести дух. В этот день предстояло допрашивать двух экзотических свидетелей обвинения — евреев из Западной Европы: намекали, что эти двое из «людей с черными бородами», то есть не привлеченных к суду пособников убийства Андрея Ющинского. Однако главной фигурой дня оказался не свидетель и даже не человек, а корова Бейлиса. Процесс, с самого начала весьма своеобразный, приобретал все более фантасмагоричный характер.