Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

В середине февраля Николай Чебышев, назначенный на место прокурора Киевской судебной палаты, наконец вступил в должность. Чебышев, известный как обвинитель на процессах против погромщиков, обладал репутацией человека мужественного и безукоризненно честного. Он быстро изменил направление розысков по фастовскому делу. Судебно-медицинский эксперт установил, что убитый — Иоссель Пашков, отца мальчика вместе с приказчиком освободили, а Ивану Гончаруку вынесли обвинительный приговор за убийство ребенка. В июне полиция разыскала пропавшего Борю Тарасенко — он сбежал из дома, но оказался вполне живым — и вернула его родителям.

Мог ли Иван Гончарук убить и Андрея Ющинского? Похоже, на протяжении почти ста лет никто не задавался этим вопросом. Власти не поднимали вопрос ни об этой, ни о какой-либо еще альтернативной версии. Первым такую догадку высказал в 2005 году известный российский историк профессор Сергей Александрович Степанов. Он справедливо заметил, что, несмотря на крайне подозрительное поведение Чеберяк и ее шайки, прямых улик, указывавших на их причастность к убийству, обнаружено не было. Что касается революционеров-осведомителей Караева и Махалина, вполне возможно, что они солгали, заявив, что Петр Сингаевский, сводный брат Веры Чеберяк, сознался им в убийстве. Кроме их показаний, улик против Сингаевского тоже не было.

Версия об убийце-одиночке встречает лишь одно препятствие: эксперты со стороны как защиты, так и обвинения, были согласны в том, что убийство Ющинского совершил не один маньяк, а группа. Однако один из приглашенных защитой специалистов не разделял эту точку зрения, хотя и не стал оспаривать ее в суде. Профессор Владимир Михайлович Бехтерев, невропатолог с мировым именем, ведущий специалист в области физиологии мозга, изучив данные вскрытия, фотографии и биологический материал, выступил на суде с психиатрической экспертизой. В объемной статье, опубликованной вскоре после суда, он писал:

Надо, однако, иметь в виду, что, хотя другие эксперты и высказывались за совершение убийства Ю[щинского] не менее как двумя лицами, имея в виду сложность убийства, состоящего из нанесения множества ран и задушения, но с нашей точки зрения возможно допустить, что непосредственным убийцей, не принимая во внимание других возможных соучастников убийства, мог быть и один, ибо нужно ли много лиц для того, чтобы, оглушив мальчика 12 лет, при внезапном нападении, рядом тяжелых ударов, нанесенных швайкой в голову и в правую сторону шеи, прикончить с ним задушением и путем дальнейшего нанесения ударов. Ясно, что нет.

Доводы Бехтерева представляются убедительными. Но, как язвительно замечает Степанов, «убийца-садист никому не был нужен». Обе стороны были заинтересованы в версии о нескольких убийцах. Защита утверждала, что Андрея убила шайка Чеберяк; обвинение доказывало, что за преступлением стоит изуверская еврейская секта. Доказать, что мальчика убил Гончарук или какой-то другой маньяк, невозможно, однако совсем отбросить эту гипотезу нельзя.

1917

В начале марта 1917 года в квартире Грузенберга в Петербурге зазвонил телефон. За окнами была революция. Звонил коллега, по поручению Временного правительства охранявший дела Департамента полиции. «Хотите познакомиться с секретным производством по делу Бейлиса?» — спросил тот адвоката. Грузенберг, конечно, согласился.

Вряд ли ему довелось бы увидеть эти материалы, если бы не обрушившаяся на Россию невиданная катастрофа. Первого августа 1914 года, всего через девять месяцев после того, как Мендель Бейлис покинул здание Киевского окружного суда, страна оказалась втянута в войну. «Запах гари, железа и крови», который Александр Блок ощутил весной 1911 года, был предвестником кровавой бойни, величайшей из тех, что до сих пор переживало человечество. В войне с Центральными державами, Германской империей и Австро-Венгрией Россия потеряла убитыми и ранеными более девяти миллионов человек. Судьба не отпустила стране двадцати лет покоя, необходимых государству, как говорил Столыпин, чтобы провести успешные реформы.

Всем было ясно, что революция неизбежна, и все же она пришла нежданно. «…Крушение власти, — записал Блок в дневнике три месяца спустя, — оказалось неожиданностью и „чудом“; скорее просто неожиданностью, как крушение поезда ночью, как обвал моста под ногами, как падение дома».