Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Старшина перешел ко второму вопросу. Прочитав его, он произнес еще два слова. Бейлис начал судорожно всхлипывать, но глаза его оставались сухими. Он упал на барьер, огораживающий место подсудимого. Несколько раз он поднимался и снова падал. Бейлис реагировал на приговор всем телом, но окружающим показалось, что смысл слов не дошел до его сознания. На самом деле он все понял, но в первые минуты не мог поверить произнесенному: «Нет, невиновен».

Старший из охранявших Бейлиса конвойных протянул ему стакан воды, но Зарудный выхватил стакан из рук конвоира, крикнув: «Бейлис больше не в вашей власти, он наш!» — и сам подал Бейлису стакан. Судья Болдырев объявил Бейлису: «Вы свободны, можете занять место среди публики». Конвоиры сделали шаг в сторону, но Бейлис не шелохнулся. Судьи на несколько минут удалились, а вернувшись, объявили дело решенным. Бейлис, все еще плача, едва нашел в себе силы привстать с места и поклониться.

Ему пришлось провести в здании суда еще около двух часов, пока не рассеялась толпа. Вечером в половине восьмого полицейский фургон в последний раз отвез Бейлиса в тюрьму, где он расписался за возвращенные ему вещи. Затем, под охраной многочисленных полицейских и караульных, его препроводили на зайцевский кирпичный завод. В девять часов тридцать минут вечера Бейлис наконец переступил порог своего дома, где его ждали объятия близких.

На следующее утро Бейлис, проснувшись, узнал, что его хочет видеть весь Киев. «На завод Зайцева тянутся старики и дети, расфранченные дамы и простые бабы-торговки, рабочие и студенты, курсистки и маленькие школьники», — писала «Киевская мысль». Столько людей спрашивали, как туда добраться, что кондуктор трамвая на Александровской площади выкрикивал: «К Бейлису — на шестнадцатый номер!» Кто-то установил рядом с его домом табличку: «Остановка „Бейлис“». Беспрерывно прибывавшие посетители выстраивались в очередь, чтобы хоть минуту поговорить с известным на весь мир подсудимым. За два дня Бейлис пожал тысячи рук.

Он получал сотни телеграмм. Одна из них пришла из Чикаго и была написана по-английски. Когда отыскали человека, который смог ее прочесть, оказалось, что это предложение от импресарио в течение двадцати недель играть в его театре самого себя за двадцать тысяч рублей.

Бывший приказчик кирпичного завода чувствовал себя измученным. Репортеру он объяснил, что ему хотелось уехать из города на отдых, но он решил остаться в Киеве: «Чтобы союзники [то есть черносотенцы] не говорили, что я сбежал».

* * *

Когда Бейлиса оправдали, тех, кто его поддерживал, захлестнула радость. Но двойственный вердикт дал основание торжествовать победу обеим сторонам. Гражданский истец Замысловский признавал, что оправдательный приговор разочаровал его, но утверждал, что главная цель — доказать ритуальный характер убийства — была достигнута. Формулировка обвинительного акта не оставляла никаких сомнений относительно природы убийства. Адвокаты Бейлиса, в свою очередь, заявляли, что утвердительный ответ на первый вопрос ни в коей мере не свидетельствует о ритуальной подоплеке преступления. Вопрос, заданный присяжным, не содержал никаких отсылок к религии. Если присяжные сочли, что убийство совершено где-то на территории завода Зайцева, площадь которой составляла более ста тысяч квадратных метров, это еще ничего не значило. К тому же обвинители утверждали, что если убийство совершено евреями, значит, в нем участвовал Бейлис. Поэтому, оправдав Бейлиса, присяжные оправдали и евреев. Грузенберг заметил, что изображать исход процесса как победу обвинения — комические усилия, достойные жалости.

Можно уверенно утверждать, что решение присяжных было самостоятельным. Как сказал Грузенберг в беседе с журналистом, «мужички за себя постояли». В мемуарах он утверждал, что семеро присяжных склонялись к обвинительному приговору, «но, когда старшина приступил к окончательному голосованию, один крестьянин поднялся, помолился на икону и решительно заявил: „Не хочу брать греха на душу — не виновен“». (Эту красивую легенду часто повторяют, но она, увы, ничем не подтверждается.)

Павел Любимов, чиновник Департамента полиции, в последнем секретном донесении Белецкому назвал процесс Бейлиса «полицейской Цусимой, которую никогда не простят». Многие в правительстве действительно придерживались мнения, что речь идет о катастрофе, равноценной военному поражению. Однако вне зависимости от приговора дело Бейлиса не могло кончиться для режима ничем, кроме краха. Как написал вскоре после суда В. А. Маклаков, процесс был симптомом «опасной внутренней болезни самого государства». Однако Маклаков полагал, что в целом процесс оказал благотворное влияние на общество: «разбудил… общественное равнодушие», открыв «здоровые чувства там, где их не ожидали», и в конечном счете оказался не чем иным, как «спасительным предостережением».