Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Далее следовал вопрос о виновности подсудимого. Формулировка почти полностью повторяла текст первого вопроса, отличалось только начало:

…Виновен ли подсудимый, мещанин Менахем-Мендель Тевьев Бейлис… в том, что, заранее задумав и согласившись с другими, не обнаруженными следствием лицами, из побуждений религиозного изуверства лиши[л] жизни мальчика Андрея Ющинского…

Здесь уже присяжные не могли обойти мотив преступления стороной. И все же обвинители избегали слова «ритуальный». Навязывать присяжным такую формулировку не стоило. Достаточно было «религиозного изуверства». Если Бейлиса признают виновным, все поймут, что его осудили за ритуальное убийство.

Защита возразила, что для первого вопроса нет законных оснований и оба вопроса сформулированы предвзято. Судья Болдырев отклонил возражения.

Произнося двухчасовое резюме, Болдырев говорил как прокурор — в той мере, в какой ему позволяла необходимость по-прежнему играть в соблюдение судебных норм. В. Д. Набоков отметил: «По существу, оно было сплошной обвинительной речью, хладнокровной и обдуманной». Подводя итоги тридцатитрехдневного слушания дела, Болдырев изобразил версию обвинения куда более убедительной, хотя ни разу не забыл добавить, что присяжные не обязаны с ней соглашаться. «Вы знаете, что труп был обескровлен», — заявил он, хотя эксперты со стороны защиты оспаривали это утверждение. «Зачем убийцам было допускать, чтобы вытекала кровь? — вопрошал он. — Какой смысл был у убийц смотреть на свою жертву, мучимую ими, смотреть, как вытекает кровь?» Главную дань приличиям председатель приберег к концу речи: «Здесь много говорилось об еврействе — это вы все забудьте. Вы решаете судьбу Бейлиса».

Судья передал старшине присяжных вопросный лист, и присяжные ушли совещаться. Двенадцать человек во главе со старшиной, заискивающая манера которого в обращении с председателем и прокурором внушала Грузенбергу недоверие, по одному выходили из зала. Их лица ничего не выражали. Грузенберг сделал последнее заявление, обратившись к судье с просьбой позвать присяжных обратно и исправить формулировку вопросов с учетом предложений защиты. Болдырев отклонил ходатайство.

Те, кто читал о процессе в газетах, большей частью не сомневались, что Бейлиса оправдают (не исключая высших правительственных чиновников, правда, не выражавших своего мнения публично). Но они рассуждали логически и с точки зрения улик. Однако большинство тех, кто присутствовал в зале суда на протяжении всего процесса, были уверены в обвинительном приговоре.

После суда Грузенберг признался репортеру, что, пока он ждал решения присяжных, на ум ему приходили только причины, в силу которых может быть вынесен обвинительный вердикт. Состав присяжных был «исключительно темным». Грузенберг видел, как с каждым днем лица присяжных принимали все более «растерянное, беспомощное, озлобленно угрюмое» выражение. Беспрестанные разговоры о «еврейском засилье», «всемогуществе еврейского золота» и кровавых жертвоприношениях, которые вот уже тридцать три дня вбивали им в голову, могли разжечь в душах этих простых русских людей бессознательную племенную вражду. Последней надеждой Грузенберга было напутствие судьи Болдырева присяжным. И все же, когда присяжные удалились в совещательную комнату, адвокат подумал: «Бейлис погиб».

Когда совещание, продолжавшееся час двадцать минут, наконец закончилось, в здании зазвонил колокол. Присяжные приняли решение. Зрители перестали спорить и бросились занимать свои места. Менделя Бейлиса, тяжело опиравшегося на своих конвоиров, ввели в зал суда и в последний раз усадили на скамью подсудимых.

Пристав выкрикнул: «Суд идет! Прошу встать!» Все поднялись со своих мест. Четверо судей заняли свои места за судейским столом. Присутствующие снова сели. В пять часов сорок минут судебный пристав возвестил появление присяжных, снова провозгласив: «Прошу встать!» Все встали. Старшина присяжных протянул судье Болдыреву лист с ответами. Председатель прочел их и вернул старшине. Затем сели все, кроме старшины, стоявшего перед судейским столом с листом бумаги в руках. Судья велел ему огласить решение. Старшина начал читать первый вопрос — было ли убийство совершено на территории завода Зайцева и каким образом.

Вопрос был длинным, но его полагалось прочесть полностью. Старшина тихим, дрожащим голосом произносил: «обильное кровотечение», «до пяти стаканов», «числом сорок семь» — пока наконец не дошел до слов «и смерть его». Затем прибавил еще два слова: «Да, доказано». По мнению присяжных, убийство было совершено так, как утверждало обвинение.