Дело Бейлиса и миф об иудейском заговоре в России начала XX века

Но наряду с естественной любовью матери в ней было другое чувство, чувство страха и ужаса за себя… <…> Несчастной Чеберяковой приходится думать в этот момент не о спасении сына, не о спокойствии его; она не смеет закричать сыщикам: «Вон отсюда, здесь смерть, здесь Божье дело!» — она так крикнуть не смеет, совесть ее не чиста, она боится; мало того, она хочет воспользоваться умирающим сыном, она просит Женю: «Женя, скажи, что я тут ни при чем». В последние минуты она хочет использовать Женю для своего спасения: «Скажи им, что я ни при чем». Что же отвечает ей Женя? — «Мама, оставь, мне тяжело».

Умирающий мальчик этой просьбы не исполнил, умирающий мальчик не сказал: «Она тут ни при чем, вот кто виноват». Он не сказал в эту минуту того, что ему было бы так легко сказать. Если бы только это была правда, он бы сказал сыщикам: «Оставьте мою мать, она ни при чем, я сам видел, как Бейлис потащил в печь Андрюшу». Почему бы он этого не сделал? Ведь ему-то бояться больше нечего было; но он этого не сделал, он отворачивается от собственной матери, он ей говорит: «Мама, пойди прочь, мне тяжело». И когда он хочет говорить, эта несчастная мать, как показали свидетели, эта несчастная мать целует его, чтобы мешать говорить, дает ему иудин поцелуй перед смертью, чтобы он не проболтался.

На этих словах у присутствующих перехватило дыхание, очевидцы отмечали, что по меньшей мере один присяжный смахнул слезу. Маклаков тем временем изящно разбирал ошибки обвинения, задавая один за другим вопросы, ответ на которые заключался в них самих. Станет ли кто-то, даже изуверы, хватать ребенка средь бела дня на глазах у нескольких свидетелей? А если даже допустить, что да, почему никто из детей, якобы игравших тогда с Андрюшей, не побежал тут же сказать родителям? Почему вся Лукьяновка в одночасье не узнала о случившемся? Ответ очевиден: «Никто об этом не знал просто потому, что этого не было, что весь этот рассказ неправдоподобная выдумка Чеберяковой».

Маклаков сделал умный психологический ход — воззвал к национальному чувству присяжных. Представьте себе только, сказал он, что «вся Лукьяновка, зная о том, что их ребенка, христианского ребенка, потащили в печку евреи, что он после этого был найден убитым в пещере, что они все-таки побоялись бы об этом кому-нибудь рассказать».

Если бы было то, о чем говорит прокурор… тогда бы вся Лукьяновка встала, эти простые русские люди все поднялись бы, никого не боясь, и Бейлиса судить бы нам не пришлось. Не осталось бы завода Зайцева, не осталось бы Бейлиса, не было бы и суда.

В заключение он подчеркнул, что присяжные имеют право вынести Бейлису обвинительный приговор, если полагают, что против него достаточно улик. Маклаков предлагал им судить на основании одних только улик и не принимать участие в «самоубийстве нашего правосудия», поддавшись тем, кто старается возбудить в них ненависть к евреям.

После Маклакова слово взял Грузенберг, который счел нужным объясниться как еврей, прежде чем приступить непосредственно к делу.