«Дело» Нарбута-Колченогого

Как быстро высыхают крыши.
Где буря?
Солнце припекло!
Градиной вихрь на церкви вышиб –
под самым куполом – стекло.
Как будто выхватил проворно
остроконечную звезду –
метавший ледяные зерна,
гудевший в небе на лету.
Овсы – лохматы и корявы,
а рожью крытые поля:
здесь пересечены суставы;
коленцы каждого стебля!
Христос!
Я знаю, ты из храма
сурово смотришь на Илью:
как смел пустить он градом в раму
и тронуть скинию твою!
Но мне – прости меня, я болен,
я богохульствую, я лгу –
твоя раздробленная голень
на каждом чудится шагу.

Утверждению, содержащемуся в последних двух строках, предшествует авторская самооценка: «я богохульствую, я лгу». Оценка эта вполне верна: автор лжёт, поскольку, согласно тексту Евангелия от Иоанна, голень Христа при распятии не была раздроблена. Это и в самом деле и ложь, и богохульство, так как, согласно тому же Евангелию, голени были перебиты у разбойников, распятых вместе с Иисусом. Но у этой ассоциации есть ещё один важный смысловой оттенок: о якобы «раздробленной голени» Христа (и, если говорить о подтексте, о голенях распятых разбойников) автору «на каждом шагу» напоминает собственная хромота.

Мотив нарбутовской хромоты у Катаева стал одной из важных составляющих образа «колченогого» в его книге воспоминаний «Алмазный мой венец». Собственно, псевдоним «колченогий», избранный Катаевым для Нарбута, уже и сам по себе достаточно характерен:

«Нашей Одукростой руководил прибывший вместе с передовыми частями Красной Армии странный человек – колченогий. Среди простых, на вид очень скромных, даже несколько серых руководящих товарищей из губревкома, так называемой партийно-революционной верхушки, колченогий резко выделялся своим видом.

Вал. Катаев

Во-первых, он был калека.

С отрубленной кистью левой руки, культяпку которой он тщательно прятал в глубине пустого рукава, с перебитым во время гражданской войны коленным суставом, что делало его походку странно качающейся, судорожной, несколько заикающийся от контузии, высокий, казавшийся костлявым, с наголо обритой головой хунхуза, в громадной лохматой папахе, похожей на черную хризантему, чем-то напоминающий не то смертельно раненного гладиатора, не то падшего ангела с прекрасным демоническим лицом…»

Здесь следует обратить внимание, во-первых, на то, что Катаев постоянно подчеркивает в своих описаниях увечья «колченогого», а во-вторых, на то, как именно у него описана хромота Нарбута: «С перебитым во время гражданской войны коленным суставом, что делало его походку странно качающейся, судорожной». Этот «перебитый коленный сустав», конечно же, «перекочевал» к нему из стихотворения «После грозы», в котором откровенно перекликается с выше приводимым образом строчка: «здесь пересечены суставы; коленцы каждого стебля».

Это же стихотворение цитирует Катаев всего через несколько страниц после процитированного отрывка, поэтому здесь возможна и некая неосознанная аберрация памяти, своего рода «ассоциация по смежности». Что же касается утверждения, что хромота Нарбута, как и потеря руки, стала следствием ранения, полученного во время участия в гражданской войне, то здесь Катаев, как и многие другие мемуаристы, видимо, повторяет общепринятое заблуждение. Поэтому так часто в воспоминаниях о нём фигурирует образ Нарбута исключительно как «высокий, прихрамывающий, с одной рукой в перчатке – трофеи времён гражданской войны».

Об увечьях Владимира Нарбута упоминал позже в своих «Петербургских зимах» и Георгий Иванов, сообщавший, что «в 1916 году (скорее всего, эта дата указана ошибочно, так как, похоже, речь идёт о весне 1918-го. – Н.П.) он был ненадолго в Петербурге. Шинель прапорщика сидела на нём мешком, рука была на перевязи, вид мрачный. Потом прошёл слух, что Нарбут убит».

Подобные слухи пересказывал также и Валентин Катаев: «О нём ходило множество непроверенных слухов. ‹…› Говорили, что его расстреливали, но он по случайности остался жив, выбрался ночью из-под кучи трупов и сумел бежать. Говорили, что в бою ему отрубили руку. Но кто его покалечил – белые, красные, зелёные, петлюровцы, махновцы или гайдамаки, было покрыто мраком неизвестности».

Уже в наше время Вадим Беспрозванный в журнале «НЛО» (2005, № 72) писал о мотивах увечности в стихах Владимира Нарбута: