«Дело» Нарбута-Колченогого

31 сентября того же 1919 года белогвардейцы захватывают Киев. Красная Армия уходит из него, а вместе с ней его покидают все большевики и те сторонники советской власти, которые не ставили своей целью остаться для работы в подполье. И только Владимир почему-то продолжает находиться в растерянности, медля с принятием какого-либо ясного решения. Как будто он до сих пор не может прийти в себя после гибели своего брата Сергея, убитого членами партизанского отряда – не вражеского, а, так сказать, своего же, большевистского, участники которого и в нём тоже сделали несколько штыковых ран, а также всадили в него четыре винтовочных пули, отстрелив кисть левой руки. Его расстреливали, калечили, убивали его близких, и всё это вызвало сильнейшие нервные потрясения, обусловившие, в свою очередь, душевную болезнь. Проявления этой болезни – депрессия, апатия, патологический страх перед насилием…

Приходя после той ночи в больницу, где лежал в бинтах Нарбут, партизаны интересовались у медсестёр, жив ли он ещё, но Владимиру показалось, что они при этом не столько волнуются о состоянии его здоровья, сколько прикидывают, где и как им его лучше добить.

Гражданская война, на Украине особенно свирепая и кровавая, не двузначная («красные» – «белые»), а многоликая (немцы, Деникин, Центральная Рада, Антанта, Петлюра, махновцы, другие) горячо поварила в своём котле Владимира Нарбута, несмотря на его инвалидность. Немного окрепнув, он сразу же отвёз своих жену и сына в Воронеж к родственникам, спрятав их подальше от орудующих партизан, а сам вскоре уехал к брату, а потом приступил к выполнению поручений партии.

И вот он промедлил тот момент, когда можно было спокойно уйти вместе с красными частями из Киева[4], но и оставаться в городе с беляками у него особенного желания тоже не было. Лучшим вариантом ему показалось прорваться туда, где не было ни красных, ни белых, ни зелёных, ни черносотенцев, вообще никого, как это было в то время, по слухам, в Тифлисе, а «там – успокоиться, придти хоть немного в себя».

Оставив Киев, он направился в сторону Кавказа, но 8 октября, оказавшись в занятом деникинскими войсками Ростове-на-Дону, Владимир был там арестован контрразведкой Добровольческой армии как «большевицкий редактор, поэт и журналист» да ещё и член Воронежского «Губисполкома». Так что случилось не планированное, но вполне предвиденное событие – «арест на вокзале. Сперва страх – граничащий с ужасом, затем чувство медленно остывающего успокоения и, наконец, почти как чудо, ощущение какого-то удовлетворения…»

Описывая жизнь Владимира Нарбута, Роман Кожухаров в восьмом номере журнала «Южное сияние» за 2014 год пишет, что его «приговаривают к расстрелу, и только внезапный налёт красной конницы возвращает ему свободу». Но о каком внезапном спасении может идти речь, если Владимир был арестован 8 октября 1919 года, а конница Будённого освободила Ростов – только 8 января 1920-го?.. Ему тут пришлось томиться ровно три месяца, ожидая своей участи и в очередной раз пересказывая следователю свою нелёгкую грустную историю.

Первый допрос Нарбута в белогвардейской контрразведке начался уже 9 октября 1919 года, и в этот же день он начал писать свои «признания», в которых сообщил, что «до конца февраля 1918 года я проживал в Глухове, где последние месяцы лежал в земской больнице, так как 2 января 1918 года во время большевистского переворота при нападении большевиков на свой дом в Хохловке Глуховского уезда был ранен четырьмя ружейными пулями и потерял левую руку. В конце февраля или в начале марта я с женой и ребёнком убежал в Воронеж, откуда родом была моя жена и где проживали её родственники и знакомые. Убежал я потому, что боялся местных большевиков, которые не раз приходили к больнице и узнавали, жив ли я…»

Владимир несколько раз подчёркивал момент налёта на его дом большевистского отряда, напоминая, что «во время нападения на мою усадьбу был убит мой любимый брат Серёжа, офицер, только что вернувшийся с фронта. Кроме того, я потерял из виду всех своих близких».

Излагаемая Владимиром история его жизни в Глухове трагически развивалась, и на определённом этапе всё увенчалось неожиданными и пугающими словами: «…Я всей душой, всем своим существованием ненавидел большевиков, оторвавших у меня всё, лишивших меня всего, всего дорогого, не говоря о калечестве…»