Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Когда в весенний день, о ангел мой послушный,
С прогулки воротясь, ко мне подходишь ты
И, руку протянув с улыбкой простодушной
Мне подаешь мои любимые цветы,
С цветами той руки тогда не разлучая,
Я радостно прижмусь губами к ним и к ней…
И проникаюсь весь, беспечно отдыхая,
И запахом цветов, и близостью твоей…

Галичанин счел неуместным цитировать все стихотворение, которое, его создатель, Иван Сергеевич, знает и без него. Сам он переписал стихи к себе в тетрадь, туда же, куда записывал свои ощущения после прочтения «Первой любви».

На прощанье Варвара Николаевна вынула из стоявшего на фортепьяно стакана букетик ландышей – и протянула гостю: «Возьмите, Наденька поутру собрала их возле дома – это вам на память». От цветов шел нежный запах. Он сжал их в руке.

Конец этого письма, как и предыдущего, был непропорционально куцым. В последней фразе сообщалось, что мужа Варвары Николаевны буквально на следующий день после памятной встречи выгнали со службы, и теперь он целыми днями торчит дома и пьет горькую.

* * *

С некоторых пор каждую ночь ему кололи морфий. В ту ночь он от морфия отказался, морщась, повернулся на спину – и замер. Боль тоже замерла. Но внутренняя, более тяжкая боль души, была при нем, не уходила. Письма галичанина его растревожили. Лежа с закрытыми глазами, в полудреме, он пытался вспомнить стихи, которые посвятил девочке – отроковице, чей звонкий голос, взгляд серых глаз, милая улыбка так напоминали ему его первую любовь, Катю Шаховскую.

В памяти всплывали, казалось, давно забытые, сорок лет назад написанные строчки:

Гляжу на тонкий стан, на девственные плечи,
Любуюсь тишиной больших и светлых глаз,
И слушаю твои младенческие речи…

Да, речи были младенческие, Вареньке шел в ту пору одиннадцатый год, крошка, влюбленная в него как в старшего брата и глядящая на «Жана» с обожанием. А он, он видел в ней ту, ушедшую. Поразительное сходство. Вареньку, или Биби, как называла ее Варвара Петровна, принято было считать «грехом» Андрея Берса, в молодости служившего у них в семье домашним врачом. Берс однако внимания к ней не проявлял, практиковал и жил своей обособленной жизнью в Москве, приезжая на охоту в Спасское, на ребенка не смотрел, разве что хранил выписанный Варварой Петровной на его имя вексель в 15 тысяч серебром, предназначенный для девочки. Берс всегда помогал матушке в ее денежных делах.

В полусне – полубодрствовании он мучительно припоминал, было ли у него подозрение, что здесь что – то не так. Что не Берс отец Биби и что такое поразительное сходство девочки с княжной Шаховской не случайно?

Гляжу тебе в лицо с отрадой, сердцу новой,
И наглядеться я тобою не могу…
И только для тебя в душе моей суровой
И нежность, и любовь я свято берегу.

В год написания этих стихов он встретил Полину. И устремился за нею в Европу. За нею и ее мужем. А Россия и все то ужасное, что было с ней связано, – судьба несчастной княжны, смерть отца, самоуправство и жестокость матери, картины крепостной деревни – все это, он думал, осталось позади. Но вот он лежит – и вспоминает, и прошлое совсем рядом, только протяни руку. И сердце саднит от того, что был он тогда жесток и несправедлив. Да, жесток и несправедлив.

Когда в 1850 приехал на похороны матери – после стольких лет жизни в чужой стране и чужой семье, после тисков безденежья и отвратительного существования в качестве «приживала» в семье Виардо, он приехал в Москву как наследник одного из богатейших состояний. Что на него тогда нашло, почему он заподозрил в этой тоненькой семнадцатилетней большеглазой барышне, после смерти матушки оставшейся в полном одиночестве и без всякой защиты, коварную интриганку, мечтающую поживиться матушкиным наследством? Почему все сделал, чтобы выгнать ее из дома, даже и брату не дав ее приютить?

Да, они с Николаем решили честно отдать ей деньги, завещанные Варварой Петровной. Но когда? После замужества. А пока выплачивать проценты. Почему они не подумали, как будет жить эта юная душа после случившейся в ее жизни катастрофы?

Два года назад, приехав в Россию на открытие памятника Пушкину, на какой – то встрече в Дворянском собрании он увидел устремленный на него взгляд. Женщина в темном платье, еще не старая, но с бледным, до чрезвычайности измученным лицом, пробивалась к нему через плотный человеческий ряд: