Утром за ним ухаживала сиделка, днем, как правило, приходила Полина. Она поднималась к нему, оставляя другого страждущего, – несчастного Луи, своего престарелого мужа. Вот уже восемь лет, с тех пор как его разбил инсульт, этот бывший живчик обездвижел. Даже когда был он здоров, выдержать его нескончаемую болтовню, его галльскую потребность удивить собеседника, его вечные шуточки – было тяжело.
Он терпел Луи Виардо, даже выказывал дружелюбие – исключительно ради Полины. Муж, будучи на 23 года ее старше, всегда был для нее немножко «папá», и это при том, что смотрел ей в рот и плясал под ее дудку. Сейчас Луи был парализованный инвалид и изматывал окружающих тяжкими стонами и бесконечными жалобами на все – на плохих врачей и горькие лекарства, дурной сон и отсутствие аппетита… В первую очередь доставалось Полине.
Сегодня она пришла совершенно вымотанная. Села возле его постели и задремала. В ее присутствии он всегда чувствовал прилив сил, она давал ему уверенность, что все будет хорошо. Сейчас, задремавшая и не способная защитить даже себя, Полина была вдвойне ему дорога. Он по – новому вглядывался в ее черты, склоненное на грудь бледно – оливковое лицо, темные веки, тяжелые, сходящиеся на переносице брови, начинающие седеть черные завитки возле ушей. Ближе к старости ее черты стали менее резки, приобрели величавость и покой. Он любил в ней все, ему нравилось, что она не была красавицей, не отличалась веселостью и беззаботностью, не умерла молодой, как ее старшая сестра, великая Малибран. В ней был характер, была воля, редкий мужчины мог ей противостоять. Этим она напоминала его матушку. Но у матушки не было дара, не было той божественной искры, которая, вселяясь в женщину, делает ее неотразимой.
Ночью он продолжал разматывать клубок, связанный с незнакомцем. Месяцев через пять после его посещения, весной, пришло от него письмо, где в обратном адресе значился Егорьевск Рязанской губернии. Разрезая конверт,
Его странный гость писал, конечно, о бедности жителей Егорьевска и о бытовых неудобствах, но главным в его письме было не это. Он попал в Россию в январе, окунулся в русскую зиму и описывал свое первое впечатление от снега, мороза, метели, а потом от внезапной февральской лазури, когда вдруг, на недавно хмурой и суровой высоте, проглянуло солнце и небо очистилось и заголубело. Кроме природы, тронула его доброта русских людей, помогавших ему, иностранцу, в обзаведении, квартирная хозяйка принесла ему овчиный тулуп и шкалик «для сугреву», столоваясь у нее, он узнал вкус настоящей русской еды – ржаного хлеба, грешневой каши, квашеной капусты, соленых грибков и чая утром, днем и вечером.
Но больше всего поразило автора письма то, что имя писателя, которого он любил и выделял, чью повесть «Первая любовь» знал почти наизусть, не только не забыто в мелком уездном городишке, но вознесено на небывалую высоту. Он, по счастливой случайности, познакомился с некой особой, дающей уроки музыки и иностранных языков. О, это удивительная особа, она уже не столь молода, лет сорока, весьма образованна и держит себя с редким достоинством, хотя по всему видно, что живется ей нелегко. Так вот, эта дама, узнав, что он в Париже виделся с создателем «Первой любви», просияла и сказала, что он обязательно должен ее навестить, так как в ее доме представлен настоящий музей Ивана Сергеевича. Она продиктовала ему адрес съемной квартиры, в которой жила с мужем и дочерью. Выждав из вежливости несколько дней, в ближайшее же воскресенье – а оно выдалось по – настоящему майским, солнечным и теплым – он отправился по указанному адресу в гости к Варваре Николаевне – так звалась его новая знакомая.