Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Молодая дама снова посмотрела в окно. За окном начиналась поземка, вьюжило, ворона, все так же нахохлившись, сидела на дереве, кучер исчез из поля зрения. В то время как Степаныч важно катил к камину кресло барыни, молодая дама подвинула туда же свой пуфик. Слуга подошел к окну и с силой распахнул форточку – в комнату ворвался такой жгучий ветер, что барыня замахала руками: «Закрывай, закрывай, любезный, не будем зиму впускать. Да и накидку мою мне верни».

Степаныч, с поклоном отдав барыне накидку, медленно удалился. Старая барыня прикрыла глаза и, казалось, заснула, убаюканная треском поленьев и одуряющим теплом камина, но всего через мгновение, очнувшись, с живостью взглянула на молодую:

– Щеки раскраснелись у тебя, Наташа, – от жары ли, от нашего ли разговору… Но раз начала – продолжай. То свидание у Идалии – оно… было любовное*?

– Нет, тетенька. Да и длилось оно всего несколько минут: маленькая дочка Идалии вбежала в комнату.

– А если бы не это?

– Я, тетенька, трусиха и не люблю неожиданностей. Жорж на коленях просил моей любви, умолял, заклинал, даже плакал. Я ему отказала. Отказала – а так возможно было счастье… так оно было близко… Если бы за шесть лет до того, я, по приказанию маменьки, не вышла бы замуж за человека, которого не любила, с тем чтобы вырваться из домашнего плена, уйти от строгого присмотра, мелочных придирок и сцен, я бы, тетенька, узнала счастье взаимной любви. У нас с Жоржем так много общего. Родились в один год, под одной звездою – кометою двенадцатого года; оба мы любим общество, балы, наряды – словом сказать: веселье и праздник; он добродушен и беззлобен, прекрасно танцует, наконец, он красив как греческий Аполлон, в него влюблен весь Петербург. Мы словно созданы друг для друга. К тому же, он богат, приемный отец отказал ему все свое состояние.

Если бы вы знали, тетенька, как унизительны долги, бедность, вечная нехватка денег. Если бы не вы, взявшая на себя оплату моих туалетов, мне не в чем было бы появляться на балах. Да, я расточительна, не умею экономить и не трясусь над каждым грошом, чего требует от меня нынешнее мое положение, огромные долги моего мужа казне и кредиторам. Но как горько сознавать, что при красоте, о которой твердят без умолку с утра и до ночи, ты родилась для нужды; как обидно не иметь ни своего дома, ни приличного выезда, вечно рассчитывать и экономить копейки! Такое ли будущее рисовалось мне и моим близким!

Лицо молодой женщины все больше и больше разгоралось, в глазах полыхали молнии, голос дрожал, в нем звучали искреннее волнение и негодование, она говорила как говорят после долгого молчания, не желая и не умея остановиться.

– А про Жоржа вам, тетенька, наговорили. Вовсе он не вертопрах. Жорж родился в феврале, под знаком Водолея. Все Водолеи хранят верность своей любви.

– Побойся бога, Наташа. Ты говоришь чушь*. Водолей твой со вчерашнего дня женат на другой. И эта другая – родная твоя сестра. Какая тут верность, кому?

– Вы, тетенька, не понимаете. На сестру падает отраженный свет. Я не свободна, а она… Помню, в детстве мадам читала нам вслух из старинной французской книжки, там рыцарь влюбляется в одну даму – Золотоволосую, а женится на другой – Белокожей. Но всю жизнь любит ту, первую. Жорж – как тот рыцарь.

Молодая женщина остановилась как бы в нерешительности, стоит ли продолжать. За окном шел обильный снег, ветер, завывая, гнул деревья, вороны на месте не было. Отведя взгляд от окна, дама продолжала, понизив голос, почти шепотом.

– Скажу вам правду, тетенька: сестра его преследовала. Она надоедала ему своей любовью, своими потревоженными чувствами старой девы. Зрелый возраст не сделал ее рассудительной… у нее были с ним интимные свидания*.

Голос ее прервался, она перевела дыхание и выдохнула почти не слышно: «Она… она… ждет от него ребенка…».

Дама зарделась и вновь опустила голову:

– Увольте, тетушка, не буду продолжать. Жорж был вынужден жениться, чтобы не запятнать ее доброе имя в свете.

– Вижу, сударыня моя, ты из козочки превратилась в тигрицу, когда пришлось вступиться за младшего Геккерна. Так ли и мужа своего защищать станешь?

– А что его защищать, тетенька? Со времени злосчастного анонимного письма он ведет себя как грубый неотесанный варвар или как помешанный. Ходит чернее тучи, разговаривает сам с собой, выкрикивает ругательства и угрозы. Я боюсь, что он меня или ударит, или, чего доброго, задушит. Кормилица маленькой Натали уносит ребенка, едва заслыша его шаги. Простая женщина, она принимает его за нечистый дух* и боится как огня. Ребенок при виде отца начинает плакать, жизнь в доме превратилась в кошмар. Меня он словно не замечает, допускает до себя только Александрину…

– Ты, сударыня, не ревнуешь ли?

– Ревнуют, тетенька, когда любят. А я.., – она замялась, – я его ненавижу и… боюсь.

Молодая дама встала.

– Простите мне, тетенька, неурочный визит и горькие жалобы. Я о них пожалею, едва выйду от вас. Но сердцу когда – нибудь да нужно себя высказать, иначе, – голос дамы задрожал, но она с усилием продолжила, – иначе оно разорвется, переполненное до краев.