Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

В голосе звучала издевка. Он открыл портфель и передал ей несколько конвертов с письмами. Руки его дрожали. Она при нем вынула одно письмо и быстро пробежала его глазами. Ее щеки зарделись.

– Какая ерунда. Зачем вы храните такую чепуху? Что здесь может быть интересного для потомков? Я пишу из Женевы, как соседский ребенок ушиб руку и как я сделала ему перевязку. Здесь историку нечем поживиться.

Она схватила другое письмо и лихорадочно стала его читать. Оторвалась от чтения и с недоброй искрой в глазах провозгласила:

–Опять ерунда. Письмо из Парижа. Сообщаю, что приболела и упрекаю вас в невнимательности. Кому это может быть интересно?

–Мне. Мне это интересно. В этих письмах моя и ваша жизнь. В них наша любовь.

–Повод для будущих сплетен. Хватает их и сейчас. Скажут, что я была бездарная, самая обыкновенная, что заедала вашу жизнь. Впрочем, – она улыбнулась, – не бойтесь, я буду писать вам из – за границы, авось, напишу что – нибудь более значительное. А эти, – она с отвращением взглянула на письма, – в огонь. И сжав листочки в маленькой ладони, она подбежала к горящему камину.

– Что вы делаете?

– Жгу наши с вами жизни. И нашу любовь.

Кровь ударила ему в голову. Он подбежал к ней со сжатыми кулаками. В отблесках камина поймал ее взгляд: смесь какого – то языческого торжества, горечи и безумия.

–Она безумна, – вспыхнуло в сознании. – А это – репетиция; со временем она сожжет все. Рука, поднятая для удара, повисла.

Уж не тогда ли он явственно осознал, что их расставание неизбежно?

Во всяком случае, сегодня он бежит и от ее безумия, и от тех горящих в огне писем.

* * *

Храп внезапно прекратился. Он открыл глаза: сосед сидел на постели и, прислушиваясь, смотрел в сторону окошка. Оттуда доносились лошадиное цоканье и отрывистая немецкая речь. Поднявшись на цыпочки, он выглянул в высокое окошко. Внизу спешивались австрийские полицейские, он узнал их по красочным мундирам. Их он видел несколько месяцев назад на улицах Вены – гарцующих на белых лошадях, словно только для видимости ведающих порядком, а на самом деле выставляющих себя напоказ перед дамами. Эти яркие мундиры, как и праздная веселая толпа на улицах, поездки в экипаже по Венскому лесу, а главное – ощущение полноты жизни, оттого что рядом была она, – все это врезалось в сознание как первоначальный образ «прекрасной Европы».

Здешние австрийские полицейские, хоть и в тех же мундирах, что и в Вене, возбуждали совсем иные мысли. Невольно вспоминалась записка с нацарапанными на ней буквами.

В дверь постучали. В дверной проем просунулась мордочка мальчишки, помощника кучера. Он, выразительно жестикулируя, чтобы иностранцы его поняли, проговорил: – Partiamo alle nove. Venite a fare colazione.[13]

Трудно было не понять его слов, так как, произнеся первую фразу, он показал 9 пальцев и зацокал языком, погоняя лошадей воображаемым кнутом.

Вторую же фразу он сопроводил пантомимой «поедание пасты» – нацеплял на воображаемую вилку макароны и подносил ее ко рту, после чего на юном, но уже плутоватом лице появлялась улыбка блаженства.

Спустившись в столовую, он застал в ней всех своих попутчиков. Кроме них, никого больше не было. На длинном столе были разложены блюда с плоским итальянским хлебом, ветчиной и сыром, стояли кувшины с водой и соком. Анита с матерью, с аппетитом поедавшие ломти хлеба с сыром и ветчиной, бурно махали ему руками, он подсел к ним.

В столовую вошли те самые австрийцы, которых он видел из окна. Все сидевшие за столом невольно затихли, притаились. Одна Анита смотрела на полицейских в ярких мундирах с простодушным любопытством. Низенький толстый хозяин гостиницы, угодливо склонившись, что – то быстро им говорил, разводя руками и качая головой; в его речи то и дело слышалось «кариссими синьори». Полицейские, оглядев горстку завтракавших и, видно, не найдя в них ничего подозрительного, пошли к выходу. Семенящий за ними толстячок подхватил одну из стоящих у него на прилавке огромных корзин с вином и фруктами, перевитую рождественской гирляндой, и подал австрийцам. Те заулыбались, один из них принял корзину и, оживленно разговаривая между собой по – немецки, они удалились.

Он подумал, что, если давешние «карбонарии» еще в гостинице, то им сильно повезло.

В дилижансе он устроился на привычном месте, напротив него деловито разбирала свои богатства Анита – мать только что купила ей хвойную гирлянду и разноцветные ленты. Он и сам не удержался, чтобы в последнюю минуту не купить у хозяина гостиницы бутылку местного вина – в подарок Лучшему другу. Узколицый немец, его бывший сосед по номеру, безмолвно кивнув сидящим, занял свое место и, кажется, снова пристроился дремать. Последними вошли в «вагон» молодожены, как он их назвал, – молодая пара: невысокий горбоносый француз и гибкая смуглая итальянка. Они держались за руки и не поднимали глаз на окружающих, и было понятно почему. Они пытались скрыть от посторонних тот самый «пламень томный», по которому узнаются счастливые любовники.