Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

Девочка впереди захныкала, мать что – то грозно ей выговаривала, но та продолжала скулить и наконец остановилась, всем своим видом показывая, что дальше идти не может. Действительно, преодолеть сильный ветер и водоворот дождя было не по силам ребенка. Мать схватила ее на руки. Он огляделся: остальные пассажиры – молодая пара и узколицый, немецкого вида господин – были где – то впереди. – Синьора, – он не умел и боялся говорить по – итальянски, поэтому просто протянул руки к девочке и перехватил ее к себе. Анита затихла в его неумелых, но сильных руках, ее мать воскликнула что – то среднее между Santa Madonna и San Benedetto. Девочка оказалась весьма тяжелой, он боялся, что выронит ее, но она цепко ухватилась за его шею обеими ручонками. Его шатало, модные итальянские ботинки, полные воды, разъезжались в стороны.

Между тем, ливень постепенно убывал, с ними поравнялся дилижанс, управляемый помощником кучера, бывалым подростком лет пятнадцати. Лошадки шли шагом, машина скрипела и заваливалась на бок, – скорее всего, в колесе лопнула рессора.

Мальчик на козлах, что – то громко им крикнул, помахав кнутом. Мать девочки встрепенулась, схватила его за рукав и повлекла к дилижансу. – Posiamo andare con la diligenzа! [9] Они забрались внутрь знакомого кузова, и машина, скрепя и переваливаясь, поползла по раскисшей дороге.

От одежды шел пар. Со шляпы, когда он ее сдернул, ручьем полилась вода. Анита, с непосредственностью ребенка, звонко засмеялась, мать строго на нее взглянула и что – то прошептала. Девочка насупилась, а когда подняла взгляд, он ей заговорщически подмигнул и с комическим сожалением показал рукой на свои мокрые редеющие спереди волосы – дескать, где ты, моя шапочка? С тобой я был гораздо красивее! Ему показалось, что девочка поняла его пантомиму. С детьми ему всегда было легко, легче, чем со взрослыми. Синьора, между тем, пыталась узнать, кто он и откуда.

– Di dove siete? polacco? [10]

Он понял, что его принимают за поляка и покачал головой: «Из России, russo, di Volga».

Помимо его воли, когда он говорил о том, что русский, второе слово, которое само приходило на язык, было Волга. А ведь он родился совсем не на Волге – на Украине, где служил отец, но Волгу, против всех правил логики, считал своей колыбелью.

– Il russo? Di Volga? Siete molto bravo! [11]

Неожиданно движение прекратилось. Отодвинув занавеску, он вгляделся в темноту: в ночном сумраке, при слабом мерцании фонаря, виднелось строение из белого камня странных очертаний, возле которого сгуппировались их товарищи по несчастью во главе с длинным печальным кучером – постильоне. Над входом висела вывеска; он больше догадался, чем прочитал: Locanda Alessandria.

Под утро он сумел разглядеть их ночной приют. Он больше напоминал крепость, монастырь или даже тюрьму, чем гостиницу. Долгие, непомерно вытянутые стены, сложенные из каменных глыб, маленькие окошки без ставней – непременной принадлежности итальянского жилья, общая непонятная конфигурация – все говорило о том, что здание перестраивали. Возможно, первоначально здесь была крепость, преграждавшая вход в город.

Вокруг не было жилья. Город Алессандрия начинался дальше, километрах в пяти отсюда по тракту. Зато какая природа! Вот где хорошо дышалось! Этот зимний воздух хотелось пить, вбирать в себя, так он был свеж и живителен. Постоялый двор стоял на дороге посреди огромной распаханной долины с островками деревьев и кустарников. Дальше, на линии горизонта, возвышались холмы, засаженные виноградной лозой. Холмы – предвестье гор. А там за горами, за завесой апеннино – альпийской гряды – тучная ленивая Швейцария, а за ней суетная страна франков, с ее «разменом и ярмаркой Европы» – Парижем. Всего несколько дней пути отделяют его от Лучшего друга. Поспеет ли он к нему до католического Рождества?

Уже в Риме он замечал приближение этого главного для итальянцев праздника – по оживлению в лавках, бумажным и цветочным гирляндам на улицах, кукольным представлениям на площадях. Здесь тоже ощущалась, что праздник близко: возле самой гостиничной двери он заметил рождественские фигурки из раскрашенной глины, представляющие сцену в Вифлееме – Мария, с лучезарным крестьянским лицом, с дитятей на коленях, рядом благообразеый старик Иосиф и три диковатых волхва в восточных тюрбанах, с дарами, ослами и верблюдами. Его позабавила яростная, с оскаленными зубами морда верблюда, он по – мальчишески всунул ладонь в его полуоткрытую пасть… и вытащил оттуда клочок бумажки. Неровными латинскими буквами на нем было нацарапано: La polizia.